Потом — минуты отчаяния, она ускользает в свою квартиру, сидишь несолоно хлебавши, и пустыня от горизонта до горизонта, и опускаются веснушчатые руки. И голос шепчет с ясного неба. Эй, привет, когда же ты наконец вылечишься, вылечишься, вылечишься. Потом к окну, прослушать гулкий грустный гомон колоколов собора Святого Стефана и посмотреть, как там солнце. Взошло ли снова. И еще острее ощутить желание отчалить на белом катере да по молочной реке с кисельными берегами прямо в старость.
Сэмюэль С всегда носил пиджак. И галстук, аккуратно повязанный под белым воротничком, пристегнутым к рубашке в тонкую полоску. Он заклеил окна, чтобы в комнату не проникали ни лязг трамваев, ни копоть. Хладнокровно дрейфовал по тротуарам, словно айсберг, — все одиночество в подводной части. До которой ни матери, ни миру никакого дела. В детстве играл как-то с приятелем, тот говорит, если признаюсь матери, что не верю в Бога, она умрет на месте, и Сэмюэль С бегом домой, мама гладит на кухне, а он ей: «Мам, знаешь что, я не верю в Бога», — а она ему: «Да что ты говоришь, передай, пожалуйста, прыскалку». Его первое озарение. Родители слишком заняты, чтобы во что-то верить.
Десять утра, воскресенье, последний день июля, за окном панически голосит скворец, по ветке липы крадется кот, накрапывает мелкий дождик. Сэмюэль С сидит, зажав уши, зажмурив глаза и погрузившись в задачу по сферической геометрии — небольшое упражнение, чтобы запустить умственный механизм и отвести душу подальше. Тут под горой грязного белья едва слышно звякнул телефон.
Археология в быту. Раскопать черный аппарат и услышать голос графини, которая сказала, что вот, подумала. Не зайдет ли он к ней на утренний кофе.
Сэмюэль С бодро пустился в путь, трамваем, пешком, через порталы дворцов, аллеями парков и между колоннами внушительного серого здания, процокал каблуками по черно-белым плиткам мраморного вестибюля. Быстрый взгляд на себя в зеркало. Последний шиллинг вылетел лифтеру. Скромная умеренная расплата за скромную умеренную роскошь. Закрыть антикварные створки, подняться на три этажа. Тяжелая резная дверь. Улыбчивая служанка из деревенских препровождает в гостиную. Он невесомо коснулся губами руки графини, точно по правилам, да и по своему разумению тоже. Графиня закинула ногу на ногу. Самая интересная часть у них утолщается выше колена. Сэмюэль С стоял столбом, не знал, что делать, может, подскажут. Как в детстве, в гостях у друга, когда все сели за стол, поели супа, он вытер рот и вставать, а его спрашивают: «Ты куда», — и Сэмюэль С сказал, оглядевшись: «Домой, конечно. А что, дадут еще».
— Вы удивляетесь, зачем я вас позвала, герр С.
— Нет.
— Наверняка удивляетесь, в столь неурочный час.
— Вру — удивляюсь.
— Вы мне нравитесь.
— Опаньки.
— Что значит «опаньки».
— Вообще-то, графиня, это вопрос сложный, тем более в нашем мире. Где говорят одно, думают другое, короче, от таких признаний я начинаю нервничать.
— Перейду к делу. Я хотела бы назначить вам содержание. Пожизненное.
— Ни фига себе, сказал я себе.
— Я ожидала немного другого ответа.
— Дык, Господи.
— Что же, это и все.
— Весь мой прошлый опыт, графиня, показывает, что я всегда говорю не то. Особенно в ответ на что-нибудь такое, что сам хотел услышать.
— Но при условии.
— Уй-ё.
— Герр С, я не шучу.
— Ну так сейчас начнете.
— Не совсем понимаю.
— Вы меня покупаете. Чтобы, когда накатит тоска-кручина, пнуть в зубы.
— Я вижу, герр С, вам нравится отгрызать куски мяса от руки, которая вас кормит. Наверно, это ваш способ спасаться от голодной смерти.
— Как вам угодно, графиня, но я был бы полным идиотом, если бы не сознавал, что глумление над чужим несчастьем — одно из главных блюд пиршества духа в этом городе.
— Считаете мое предложение глумлением.
— Нет, только условия, которое заставят меня его отвергнуть.
— Понятно. Но откуда вы знаете, вы же их еще не слышали.
— Я знаю человеческую природу. У некоторых есть масса воздушных змеев, для каждого ветра. А у меня только один змей, и он летает при определенном ветре. Короче, не играйте в теннис моим сердцем, нет, хуже, моим бумажником, который, кстати, почти пуст.
— А вы неблагодарный.
— Возможно.
— Да и слабак притом.
— Может, и так. Но я не продаюсь. Хотя от чашки кофе на дорожку не отказался бы. Кстати, что за условия.
Как спускался на улицу, как мерил шагами брусчатку Бальгассе, Сэмюэль С едва помнит. Выложился так, будто, попав в эпоху кембрийского оледенения, пытался еще этак картинно курить. Взгромоздив ноги на Северный полюс и дым вокруг луны завивая колечками. Тут и душа ушибется, и тело тоже. На длинном пути неудач. Начавшемся еще со школы, когда влюбленно разглядывал профиль соученицы. Сидевшей по диагонали через класс. После уроков незаметно провожал ее домой, выяснил адрес, кем работает отец, сколько платит за электричество, и нашел в сумме загадочную красоту. Потом чуть не застукали, когда подглядывал в окно, что они там едят. Если в гости к ним приезжали родственники, вызнавал по номерам автомобилей, кто они и чем занимаются, а как-то раз потратил целую субботу, отслеживая какого-то из ее дядьев, причем пришлось проехать сорок миль на автобусе до соседнего городка, где тот всего лишь поливал перед домом лужайку. Потом, когда после года изысканий знал о ней все, сказал ей привет, а ее взгляд прошел сквозь, будто я чисто вымытое стекло.
Вот знакомый киоск. Остановиться у дыры в стена и заглянуть в жабьи глаза киоскерши:
— Цванциг «Лаки страйк», битте [3].
Расплатиться двадцатишиллинговой бумажкой. Протянуть руку за сигаретами и горстью мелочи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17