Я видел ее только раз (издали), но она показалась мне столь примечательной личностью, что я не мог ее забыть. Очень высокая, с обвислыми плечами, она походила на бутылку от минеральной воды, а на улице так размахивала руками, что могла ненароком отвесить оплеуху встречному прохожему. «Золотое сердце», — сказал про нее Ланьо. Сперва это меня удивило, но потом я подумал: а ведь подчас золотое сердце таится в груди неказистого на вид человека, такого хотя бы, как Дон Кихот!
Обе женщины боготворили Ланьо — своего единственного сына и единственного племянника; гнев и боль вызывало в них дикое обращение отца с мальчиком. Когда Ланьо пороли, его мама затыкала себе рот платком, чтобы не закричать, а впечатлительная тетушка дня два не могла сидеть.
Первый учебный год в лицее, шестой класс, запятнанный почти еженедельными «отсидками», был для них долгим мучением. Каждая неделя этого года проходила в ожидании среды, грозного дня расплаты по «билетам в штрафушку».
В такую среду у них в полдень за столом кусок в горло не лез; сидя против отца и глядя, как этот людоед беззаботно уписывает паштет из дроздов, ромштекс и запеченное в сухарях рыбное филе по-дофински, они с трепетом думали: «Набирается сил для вечерней расправы с сыном…» Послеобеденные часы проходили в беседах; благодушию их совсем не соответствовали вздохи матери Ланьо и чудачества тетушки, которая для собственного успокоения иногда вдруг, глотая слезы, запевала пронзительным голосом старинный романс. Наконец, к семи часам, являлся Ланьо. Иногда он кричал с лестницы:
— Сегодня на обед у нас будет сладкое!
Это была такая великая радость, что тетушка, склоненная над перилами лестницы, роняла слезу в пролет, а мама бежала пить свои «капельки», чтобы унять сердцебиение. Если же Ланьо поднимался по лестнице молча и вынимал из своего портфеля штрафной бланк, тогда, замирающим голосом расспросив его, обе женщины немели, словно сраженные ужасом, и всякий раз вздрагивали от заунывного боя часов, приближавшего приход палача…
Вот почему во время передышки, наступившей с летними каникулами, они разработали план — задолго до этого созревший, — который должен был избавить всех троих от мучений.
А так как семейство Ланьо проводило летний отдых на даче подле Аллока, то тетушка открыла изумленному г-ну Ланьо, что всю жизнь была страстной любительницей горных экскурсий, и аккуратнейшим образом стала каждые два дня в семь утра отправляться в горы с заплечным мешком и палкой с железным наконечником.
Ланьо— старший не осуждал эту временную блажь свояченицы, заявив, что для старой девы естественно стараться тем или иным манером успокоить свои нервы, так уж лучше альпинизм, чем платный партнер по танцам. Кроме того, заметил он, дышать горным воздухом и для «малыша» было бы полезнее, чем водиться с деревенскими босяками.
Ланьо— младший поворчал для виду и покорился воле отца.
Он нисколько не любил экскурсий, но был участником заговора и знал, что эти оздоровительные прогулки приведут его не далее чем к перекрестку Четырех Времен Года, где превосходный трактирчик предоставит гостю обильный обед и где он может весь день играть с проказниками его лет.
Этот режим пошел ему на пользу, и ломовик был ублаготворен, а потому две любящие плутовки предложили совершать эти целебные прогулки и по четвергам.
Он насупился и насмешливо хмыкнул:
— По четвергам! В нашей семье четверг — день «отсидки»!
— Их больше не будет! — воскликнула тетушка. — Вам никогда больше не придется расписываться на штрафном листке. Никогда!
— Дал бы бог! — недоверчиво сказал ломовик. — Что ж, посмотрим…
Вот почему каждый четверг утром тетушка-крестная, замаскированная под альпинистку, заходила за своим племянником-крестником. Нагруженные заплечными мешками, в которых имелись: «туристская колбаса», омлет с помидорами, сырая отбивная, хлеб, шерстяной жилет и дождевик, царапая своими башмаками на шипах тротуары, они торжественно шли отбывать двухчасовую «отсидку», иногда — четырехчасовую, а иногда и шестичасовую… Ломовику, как и обещала ему тетушка, никогда больше не приходилось подписывать штрафной листок: об этом позаботилась его супруга после долгой тайной подготовки… На углу Лицейской улицы тетушка забирала у племянника его заплечный мешок, и Ланьо, чтобы поскорее добраться до места своего заключения, весело скользил по мраморному полу лицейских коридоров, высекая целый сноп искр своими горными башмаками. Отпущенный на волю в полдень, он располагался у тетушки, но не для того, чтобы есть всухомятку завтрак доблестного туриста, нет! Он вкушал рисовый плов с мидиями [92], изумительно приправленный шафраном, потом цыпленка, жаренного на вертеле, с гарниром из яблочного пюре или шампиньонов, тушенных на жару от виноградных лоз. Потом грыз твердую арлезианскую нугу, смаковал тающее во рту миндальное печенье, которым славится Экс, а на закуску получал рюмочку ликера, именуемого «Какаовым».
Иногда ему приходилось возвращаться в лицей, становиться снова «кандальником» до четырех часов дня, а иной раз и до шести. Но чаще всего он проводил послеобеденные часы в парке Барелли, где катался на велосипеде или на байдарке. Под конец, перед возвращением домой, он изучал карты для экскурсий по Марселю и выбирал маршрут своей мнимой загородной прогулки, чтобы знать, как ответить на вопросы отца, которые он иногда задавал вечером. Эта система работала восхитительно, и сам папаша Ланьо был восхищен тем, как чудесно преобразился его сын, штурмуя вершины и дыша целебным горным воздухом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123