Но когда они смотрят друг другу в глаза и смеются, кажется, что они в каком-то своем мире, а вся толпа, набившаяся в наш дряхлый, замшелый коттедж — в другом. А мне вдруг становится очень одиноко, потому что я в своем, отдельном мире, и у меня никого нет — даже Дэна.
Одно хорошо. Я чувствую себя настолько отрешенной, что даже есть не хочется. Я разношу тарелки, передаю стаканы, а сама весь вечер только пью воду из-под крана. Никаких калорий.
Анна заглядывает на кухню, подходит ко мне.
— По-моему, ты держишься замечательно, Элли.
— Хорошо, что ты больше не думаешь, что я жду ребенка, — говорю я. — Ох, Анна, только представь себе Дэна папой. Он младенцу подгузник напялит на голову, а нагрудник — на попку!
Мы с Анной смеемся — между нами, девочками. Полчаса спустя я вижу, как папа поднимает над ними пошлую ветку омелы, и они целуются — сплошные "грезы любви". Мне снова становится так одиноко, что светская улыбка примерзает к лицу, и слезы щиплют глаза.
Я знаю, чего мне сейчас хочется. Позвонить подружкам. Но телефон стоит в гостиной, а там толчется столько народу, и дети носятся, все это просто невозможно.
— Элли? — Папа отходит от Анны и приближается ко мне. — Элли, ты в порядке?
— Нет. Я в полном беспорядке.
Папа роняет омелу на ковер.
— Прости. Это все я виноват. Я тупой. Чем я могу искупить свою вину?
— Сделай так, чтобы все исчезли и я могла позвонить Магде и Надин.
— М-м-м. Попробую, — говорит он. Морщит нос, закрывает глаза и бормочет: — Фокус-покус-чехарда, исчезайте без следа.
— Не получилось, папочка.
— Действительно. Тебе правда очень хочется позвонить Магде и Надин?
— Да. Но я не могу. Не при всех же.
— Ну что ж, я ведь — Дед Мороз. Натягивай куртенку, поедем кататься на саночках.
Папа берет меня за руку, и мы тихонько выскальзываем из дома. Он везет меня в деревню, останавливает машину около телефона-автомата и вручает мне свою телефонную карточку.
— Ой, пап! Миленький ты мой Дед Мороз! Спасибо, спасибо! — Я изо всех сил обнимаю его.
Сначала звоню Надин.
— Ой, Элли, я уже совсем очумела, — шепчет Надин. — Пришли дядя с тетей и бабушка, и наша кудрявая малютка так выкомаривается, что просто с души воротит, а все мне талдычат: развеселись, ведь сейчас Рождество. Полный отстой.
Я по-сестрински утешаю ее, рассказываю, что мне еще хуже: бывший поклонник явился в гости с новой подружкой.
Потом звоню Магде. У нее дома тоже гости.
— Только я не в настроении, — говорит Магда. — Пришли несколько стильных мальчиков, знакомые моих братьев. Мне бы сейчас скакать и резвиться, но после того жуткого вечера с Миком у меня появился какой-то страх. Все боюсь, вдруг другие тоже подумают не то, вот и сижу тише воды, ниже травы, почти ни с кем не разговариваю, а все мне говорят: развеселись, ведь сейчас Рождество, — представляешь?
— Я только что звонила Надин, у нее точно то же самое.
— Ну, хоть ты в порядке, Элли. У тебя есть Дэн, он-то не станет набрасываться на девушку, а потом распускать гнусные сплетни. Он просто лапочка, хоть и придурок. Ой, извини, я не то хотела сказать!
— Можешь его оскорблять, сколько твоей душе угодно, Магда.
И я рассказываю ей про Дэна и его новую любовь.
Мы с ней дружно смеемся, пока на папиной карточке не заканчивается кредит.
— Вот это замечательный рождественский подарок! — говорю я.
На следующий день я получаю еще несколько замечательных подарков: книгу о Фриде Кало, "Под стеклянным колпаком" американской поэтессы Сильвии Плат, "Цвет пурпура" Элис Уокер, стильный черный купальник от известного модельера и большую коробку с пастелью — все это от папы и Анны. Моголь дарит мне новый альбом для рисования. Почти все рождественское утро я рисую их портреты.
Мы играем в Счастливое Семейство.
И вдруг все рушится.
Около двух мы садимся за рождественский обед. Я предупредила Анну, чтобы положила мне поменьше, но на всех тарелках — целые горы еды. Она замечает мой тревожный взгляд.
— Что не доешь, Элли, оставь на тарелке, — говорит Анна, стараясь сохранить мир.
Но все не так просто. Раз принявшись за работу, мои челюсти уже не хотят останавливаться. Еда бесподобна: золотистая поджаристая индейка, фаршированная каштанами, с клюквенным соусом, малюсенькие булочки с сардельками «чиполата» и беконом, жареная картошка, брюссельская капуста, пастернак, фасоль. Я ем, ем, ем, и все так вкусно, что я просто не в силах положить нож и вилку, я режу, накалываю, жую, пока не исчезает последний кусочек. Я даже собираю пальцем остатки подливки.
— Элли! Ты еще тарелку оближи, — говорит папа, но при этом улыбается. — Приятно видеть, что к тебе вернулся аппетит.
Я и на этом не остановилась. Пирожки с мясом гости вчера подъели, но еще остался рождественский пудинг с коньячным кремом, а потом я беру мандарин и еще три шоколадных конфеты к кофе.
— Ням-ням, — приговаривает Моголь, засовывая в рот конфету с начинкой из шерри-бренди.
— Господи! — вскрикивает Анна. — Выплюнь ее сейчас же, Моголь!
Моголь глотает, плутовато блестя глазами.
— Я теперь пьяный? Ой, здорово! Я буду петь глупые песни, как папа Дэна вчера вечером?
— Ты и так постоянно поешь глупые песни, — говорит Анна. — Не смей больше трогать конфеты с ликером!
— Так нечестно! А Элли можно?
— Элли уже почти взрослая.
Я в этом не так уверена. Не пойму, то ли действует полбокала шампанского, выпитого в начале обеда, то ли три конфеты, съеденные в конце, но мне становится серьезно не по себе. Побаливает туго набитый живот. Я осторожно прикладываю к нему руку. Он огромен, как будто я на шестом месяце.
Вдруг на меня нападает паника. Что я наделала, напихала в себя такое количество еды?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45