— Я еще толще, — говорю я. Стакан звякает о зубы.
— Что? Не говори глупостей! — говорит Анна.
Правда. А я даже не замечала. В смысле, я это знала, но не волновалась по этому поводу. А теперь…
— Ах, Элли, ты совсем не толстая! У тебя просто… округлости. Это тебе идет. Такой тебя создала природа.
— Не хочу быть толстой, хочу быть стройной. Хочу быть худой, как ты.
— Уж я-то не худая, — говорит Анна, хотя выглядит она тоненькой, как спичка, в своей мальчишеской пижаме. — Сегодня я надела свои старые черные кожаные брюки, потому что это чуть ли не единственная сексапильная вещь, которая у меня осталась, а мне ужасно не хотелось показаться типичной домашней курицей из пригорода, но они оказались мне так тесны, я едва могла дышать. За ланчем молния так и врезалась мне в живот. Приятного мало. А эта моя подруга, Сара — ах, Элли, она выглядит просто невероятно! У нее фантастическая модная прическа, с высветленными прядями, а какие туфли — высоченные каблуки, и как она в них ходит! Все мужчины в ресторане глаз с нее не сводили.
— Да, но ты же не хочешь выглядеть как какая-нибудь глупая блондинка, — говорю я.
— Но она не глупая блондинка, она — главный дизайнер новой линии модной одежды. У нее скоро будет собственная этикетка: "Сара Стар". Она мне показывала логотип: две большие ярко-розовые буквы «С». Ах, Элли, она добилась настоящего успеха. Она вежливо расспрашивала меня, чем я занимаюсь, и мне пришлось сказать, что я сейчас даже не работаю.
— Ты же занимаешься Моголем.
— Да, но он уже не грудной ребенок.
— И папой.
— Вот это, действительно, младенец. — Анна наконец-то улыбается. — Но все равно… У меня такое чувство… Словом, я теперь еще больше буду стараться найти работу, хотя бы на неполный рабочий день. И сделаю что-нибудь со своими злосчастными волосами. И еще сяду на диету.
— Я тоже сажусь на диету, — говорю я.
— Ах, Элли, ты же еще растешь.
— Вот именно. Расту и толстею.
— Ну ладно, посмотрим, когда тебе станет получше. Надеюсь, это не желудочный грипп. Судя по звуку, тебя просто наизнанку вывернуло.
— Теперь мне лучше. Правда. Я пойду лягу.
— Элли, ты какая-то странная. — Анна озабоченно смотрит на меня. — Если бы тебе было по-настоящему плохо, ты бы мне сказала, правда?
— Да.
А вообще-то, нет. Я не могу сказать Анне, что в горле у меня саднит и в животе до сих пор что-то колобродит, потому что я слопала половину еды из буфета, а потом чуть ли не руками вытаскивала все это из себя обратно. Она подумает, что я совсем уже ненормальная.
Я снова ложусь в постель, натягиваю одеяло на голову. Вспоминаю игру, в которую играла в детстве, когда умерла мама. Я притворялась, как будто утром проснусь в другой, параллельной жизни, и мама будет сидеть на краешке кровати и улыбаться мне. Несколько лет прошло, пока я бросила эту игру. А вот сейчас я снова играю. Только это другая игра. Нет ни мамы, ни Элли — прежней. Я проснусь, встану с кровати, сниму ночную рубашку, а потом сниму с себя все лишние килограммы и окажусь новой, стройной, худенькой Элли.
Прежняя жирная толстуха Элли спит допоздна и утром еле плетется в ванную. Слышится слабый запах гренков с яйцом. О боже. Надеюсь, к тому времени, как я спущусь, они уже закончат.
Папа пьет третью чашку кофе и шарит в банке с печеньем. Моголь деловито ваяет коллаж из макарон и остатков кишмиша. От одного взгляда на них меня начинает тошнить.
— Гренки, Элли? — спрашивает Анна.
— Нет, спасибо. Только кофе. Черный, — отвечаю я торопливо.
— Посмотри, Элли, какая у меня красивая картинка, посмотри, — говорит Моголь.
— Тебе все еще не по себе, подруга? Анна сказала, что ночью тебя страшно тошнило, — говорит папа.
— Все нормально. Просто пока еще не хочется есть.
— Ты уверена?
— Угу. Может, я еще немножко полежу, ладно?
Наверху будет легче удерживаться от еды. А если удастся заснуть, я какое-то время не буду чувствовать голода.
— Знаешь, мы собирались отправиться куда-нибудь пообедать, а потом еще как-нибудь развлечься, — говорит папа.
— Папа сказал, пойдем в кино, — влезает Моголь. — А ты посмотри на мою картинку, Элли. Видишь, из чего она?
— Да, макароны с кишмишем, очень мило, — говорю я. — Вы все идите, а я лучше посижу дома.
— Но у меня ничего нет тебе на обед, Элли, — говорит Анна. — В субботу я не успела сделать покупки из-за встречи с Сарой.
Я приготовлю себе яичницу или еще что-нибудь. Все будет нормально, — уверяю я.
— Это же дама, Элли, ты что, не видишь? Макароны — это у нее кудряшки, а кишмиш — глаза, и нос, и улыбка, видишь?
— Ну, значит, у нее грязный нос и очень черные зубы, и волосы у нее сегодня явно не в порядке, — говорю я.
— Не вредничай, Элли. — Папа слегка подталкивает меня. — Пойдем с нами, а? На воздухе тебе станет лучше.
— Нет, спасибо.
Около двенадцати звонит Надин. Она обижена оттого, что я ей не перезвонила. Она хочет сегодня зайти ко мне и снова без умолку трещит про свою прическу, и макияж, и как ей нарядиться, если ее выберут сниматься для обложки журнала "Спайси".
— Надин, ты лучше подожди, пока они тебя пригласят. — У меня все-таки не хватает свинства прибавить: "Может, и не пригласят", но я подразумеваю именно это.
— Надо же быть готовой, Элли. Ну, пожалуйста, можно, я к тебе зайду? — Надин продолжает, понизив голос: — Пришли бабушка с дедушкой, этот спектакль на тему "Счастливая семья" мне не под силу. Все собрались вокруг Наташи и смотрят на нее, как будто она — телевизор или что-нибудь вроде того, а она-то, господи боже, работает на полную громкость.
— Ох, Над, — я начинаю смягчаться. — Послушай, я даже не знаю, чем смогу тебе помочь. Я ведь совсем не разбираюсь во всякой там косметике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45