На пороге опочивальни Тиберий вновь обернулся. Окинул косым презрительным взглядом сопровождавшую его толпу и заявил:— Пошли прочь! Надоели, блюдолизы! Явитесь завтра, на пир. А до тех пор — не желаю никого видеть!Только лекарь Харикл проскользнул в опочивальню следом за императором. И, делая неприступное лицо, задвинул парчовый занавес, не оставляя даже узкой щели для любопытных взглядов.Поплыла к Неаполю быстроходная бирема. На жёлтом парусе ощерилась клыками Капитолийская волчица. На палубе стояли быстроногие рабы, прижимая к груди пергаментные свитки с приглашениями на званый ужин. Какой переполох поднимется в городе, когда достойные патриции получат послание, начертанное рукой императорского писца!
* * * К вечеру следующего дня Неаполитанский залив покрылся парусами, белыми, серыми, жёлтыми, пунцовыми. Заходящее солнце подкрашивало их янтарным цветом. Суда и лодки оставляли за собой белый пенный след. Неапольская знать, сидящая в них, ёжилась и куталась в меховые накидки, вздрагивая от холодных мокрых капель.С опаской и любопытством вступали приглашённые на остров Капри. Оглядывались по сторонам, надеясь увидеть пресловутых спинтриев. Всадник Марк Теренций покрепче прижал к себе шестнадцатилетнего сына. А вдруг из дальнего кустарника вылезут преторианцы Тиберия и уволокут мальчика на мерзкую потеху императору?!К счастью, ничего такого не произошло. Вот уже более года, как Тиберий не сманивает новых мальчиков и девочек. Да и старые спинтрии уже не влекут его! Семьдесят шесть лет! Старец перебесился и успокоился. Но империя никак не может поверить в это, и Тиберию по привычке приписывают ужасные похождения. Говорят, минувшей осенью волны принесли с острова Капри три трупа. Один — голый мальчик с остатками белил, которые так сильно въелись в кожу, что даже морская вода не полностью смыла их. Другой — центурион с медными бляхами на красных лохмотьях туники и железным кольцом на безымянном пальце. Третий — рыбак из Неаполя. Жена опознала его труп по кожаной медали, висевшей на шее. Не иначе, как Тиберий замучал всех троих до смерти. Все знают, сколь смертельны его ненасытные ласки! Мужчина или женщина, мальчик или девочка — старому козлу все едино. Он, словно похотливый неразборчивый сатир, бросается на всех!Гости вошли в огромный триклиний. Тиберий возлежал между обоими внуками — Гаем Калигулой и Тиберием Гемеллом.— Приветствую вас, — беззубо шамкал он в ответ на поклоны гостей.Распорядитель Антигон указывал гостям места на длинных ложах. Приглашённых оказалось больше, нежели мест. Ведь вилла на Капри не столь велика по сравнению с Палатинским дворцом в Риме. Благородные всадники снимали широкие тоги и обувь, и укладывались на трехместные ложа по четверо и по пятеро, почти касаясь головой бедра соседа.— Видишь эту картину? — шепнул Марку Теренцию лежащий выше него Тогоний Галл.Провинциальный всадник перевёл взгляд в угол и ужаснулся. К высокой подставке у стены была прислонена широкая дубовая доска, покрытая росписью, какой обычно украшают стены в богатых домах. Неизвестный художник откровенно изобразил зеленой, жёлтой и красной краской любовные игры двух мифологических героев — Мелеагра и Аталанты.«Какая мерзость!» — мысленно возмутился Теренций. Широко раскрытые глаза неаполитанского всадника внимательно рассматривали голые ноги Аталанты. Затем переползли на примитивно — но очень образно! — выписанные части тела Мелеагра, не прикрытые одеждой.— Не смотри туда, — строго велел он сыну.— Почему? — жалобно скривился юноша. — Я уже взрослый.— Я сказал: закрой глаза! — зашипел ему в ухо отец.Теренций-младший покорно отвернулся и обиженно засопел. Ему одному запретили смотреть на картину, которую с плохо скрываемым любопытством рассматривали все.Марк Теренций-отец смущённо уставился в блюдо с едой. Он старательно избегал смотреть на картину, хоть и было это нелегко: округлые ляжки Аталанты соблазнительно сверкали, побеждая полумрак. Теренций старательно пережёвывал павлинье мясо, политое горько-сладким медовым соусом. Кучка мяса на блюде быстро уменьшалась. И вдруг Теренций побагровел и закашлялся.— Ты подавился? — учтиво склонился к нему Тогоний Галл. — Позвать раба?Теренций, краснея и задыхаясь, промычал в ответ нечто, отдалённо напоминающее слово «нет». Выпученные глаза всадника уставились на раскрашенное дно блюда. Там мужчина средних лет с бородой, завитой на греческий манер, нежно обнимал обнажённого юношу. Может, в Элладе такое блюдо в порядке вещей. Может, изнеженному патрицию в Риме это кажется любопытной вещицей. Но в италийской провинции, где по-прежнему ценятся семья и добродетель, такая посуда — редкость, достойная скорее порицания, чем похвалы.Бросив взгляд на тарелку сына, Теренций закашлялся ещё сильнее. У императора вся посуда оказалась разрисована пакостями! К патрицию уже спешили два раба — египтяне, обнажённые до пояса, с тонкими виссоновыми повязками от бёдер до колен. Подхватив натужно кашляющего Теренция под руки, они с настойчивой мягкостью отвели его в комнату, смежную с триклинием. Помещение это, узкое и прохладное, именовалось вомиторием. «Vomitare» — по латыни значит «блевать». Комната для блевания за последние сто лет сделалась важным местом в римском доме. Покушаешь слизких улиток с майораном, затем длинных мурен, похожих на морских змей. Затем — африканская газель, политая острым рыбным соусом. Затем — устрицы с Тарента, розовая родосская осетрина, жаворонки, начинённые шампиньонами, омар с капустой и спаржой… Затем — рабы тащат тебя, стонущего и хватающегося за живот, в вомиторий!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110