все осталось по-прежнему: она все равно уедет, всё равно будет держать его на расстоянии, недаром она казалась такой спокойней. И ему хотелось крикнуть: «Знаешь, Агнесса, это тоже не любовь!»
Он удивился, заметив, что она плачет. То были последние и уже светлые слезы этого нелегкого дня. Джек сел рядом с нею на диван, взял ее руку в свою и сжал слегка: Агнесса почувствовала, как по телу разливается тепло успокоения.
Джек сто лет никого не утешал, он перезабыл все слова, что говорятся в таких случаях, он просто сидел и смотрел на Агнессу с растерянным удивлением, как человек, только что пробудившийся от тяжелого сна. Потом положил другую руку на ее платье, просто положил, но она испуганно отодвинулась и довольно быстро поднялась с дивана.
Она не хотела больше оставаться здесь наедине с ним и произнесла нерешительно первое, что пришло на ум:
— Ты хотел посмотреть закат… Пойдем сейчас?
— Ты этого хочешь? — спросил он, глядя на нее снизу вверх.
Она кивнула.
— Идем.
Они вышли из дома и пошли по набережной. Они давно не ходили рядом и сейчас постоянно поглядывали друг на друга, будто пытались сравнить себя сегодняшних, с теми, кто шествовал по этому городку рука об руку почти десятилетие назад.
Агнесса смотрела на океан: половина его, та, что ближе к темно-красному горизонту, была в сплошной золотистой ряби; возле берега же вода имела смешанный сине-зелено-багровый цвет; отблески солнца здесь сияли как серебро — казалось, большие рыбы плещутся в волнах, переливаясь чешуйчатыми боками. Агнесса поднимала взгляд к небесам: пурпурный оттенок смешивался с багровым, а дальше постепенно переходил в желтовато-розовый, потом переливался в перламутровый, цвета чайных роз, аромат которых разливался над набережной. Все золотилось кругом: окна, домов, паруса яхт, края облаков… Агнесса вспомнила о своей яхте, на которой провела все прошлое лето, — те времена вспоминались сейчас, как сон, прекрасный и далекий.
«О, Орвил, Орвил, не нужно было идеализировать меня, ты меня слишком идеализировал! — думала Агнесса. — Вообще-то ты человек трезвомыслящий, но только если дело не касается меня, если мысли твои не обо мне! Если человек в центре придуманного им мира видит вдруг не яркий костер, а лишь голые угли, ему всегда становится очень больно. Я сама через это прошла. Ты забылся со мною в мире мнимого совершенства, мнимого, ибо невозможного. Я обманула, но не предала, а ты не понял, не поверил. Что ж… все равно, я одна виновата, тебя я не виню».
Они дошли до конца набережной и свернули на тропинку. Агнесса шла, как в тумане, двигалась, словно во сне; она ощущала сильную слабость, может быть, оттого, что много плакала днем. Джек молча взял ее за руку, и они стали подниматься наверх. Она не спрашивала, куда он ее ведет, и только ждала чего-то, чего — не знала сама, ибо дальнейшие события были непредсказуемы.
Потом они остановились. За спиной высилась отвесная стена, образующая на всей своей гигантской протяженности как бы узкую ступеньку, тропу, на которой они и стояли. Скала уходила далеко вниз, к воде. Агнесса узнала это место. Джек привел ее туда, где они признались друг другу в любви.
Солнце садилось, как вчера, как тысячу лет назад, чтобы завтра вернуться снова. Здесь был закат, и Агнессе казалось, что во всем мире сейчас то же самое. Но в природе существовал и всегда будет существовать естественный ход самых важных вещей, который никто не сможет изменить.
— Но ведь существуют еще и особые человеческие законы, — вслух произнесла Агнесса, словно пытаясь возразить самой себе, и услышала голос Джека:
— Наверное, любить — самый человеческий закон.
Она повернулась к нему, такому близкому, заслонившему собой огромное далекое солнце.
— Есть и долг, и, в конце концов, просто совесть.
— Да, — ответил он, — но есть еще и это…
Сжав ладонями лицо Агнессы, он обратил его к себе так, что она уже не могла отвести взгляда, и посмотрел ей в глаза своими, теперь горящими двойным огнем: внутренним и внешним, вернее, его отражением, огнем страстной силы и огнем заката, пламенем солнца, уходящего на запад. И у Агнессы мелькнула безумная мысль о том, что оно, это солнце, может завтра и не взойти.
Он почувствовал что-то, чему уже не могла противиться, хотя и ощущала страх: лицо Джека было напряженным, почти злым, оно казалось темным, потому что он стоял спиной к солнцу, к тому краю небес, откуда струился все еще сильный багряный свет.
И Агнесса повернулась так, чтобы лучи падали на них одинаково.
Кожа в этих лучах выглядела красновато-бронзовой; волосы Агнессы вспыхивали медным цветом, а у Джека — бледно-золотым; что-то такое происходило в природе или это им только казалось, потому что они сами уже были другими, чем час, чем даже минуту назад.
Сколько Агнесса ни видела закатов, ни один не был похож на другой; сейчас кругом было фантастически красиво, но не спокойной, а какой-то особо тревожной, мятежной красотой.
— Послушай, Агнесса! — воскликнул Джек, первым нарушая молчание. — Ради тебя я загубил свою жизнь, но ради тебя же сумел выжить, ради твоей любви, в которой ты мне все же призналась, ради твоих глаз, объятий и поцелуев! Освободи себя хотя бы еще раз, верни себе прошлое, и ты поймешь, стоит ли это чего-нибудь!
— Да мне же придется заплатить за это всем, что я имею! — почти с ненавистью выкрикнула Агнесса. — Тем, что я не хочу потерять!
Джек едва заметно покачал головой и с неожиданной нежностью произнес:
— Нет, девочка, нет, я отпущу тебя, как только ты попросишь об этом…
В словах его была глубоко запрятанная ложь: он был уверен в том, что, переступив роковую черту, она никогда уже не сможет вернуться назад, даже если очень захочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139