И все это на фоне огромного дома.
– Это... это наш дом? – с удивлением спросила она, глядя на распростершееся на заднем плане здание.
– Да. Замок Ла-Рошель. В Турени, – медленно проговорил он. – Помнишь его?
Она напряженно вглядывалась в раскинувшееся на заднем плане строение. Это ее дом? Неужели об этом роскошном строении тосковала и грезила она долгими, безрадостными днями и ночами, проведенными в заточении? Почему-то никогда в своих мечтах она не представляла, что может жить в столь великолепном доме.
Ее взгляд, медленно скользнув от колонны к колонне, от окна к окну, останавливался на каждой из скульптур, украшавших большую зеленую лужайку. Она напряженно прислушивалась к себе, стараясь оживить в душе хоть какое-то воспоминание, но потуги ее были тщетны. Она ничего не чувствовала.
– Нет, – качнув головой, прошептала она. Радость на ее лице уступила место печали. – Я не помню его.
– А нашего Домино? – Он показал на собаку. – Уж его-то ты должна помнить. Мы потратили уйму времени, пока учили его позировать. – Макс усмехнулся. – Мы с художником готовы были дать ему хорошего пинка, но ты настояла, чтобы он тоже был на портрете. Временами мне начинало казаться, что этого сорванца ты любишь больше, чем меня. – Он провел рукой по ее волосам. – Я подумывал о том, чтобы привезти его сюда, но не решился. Своим тявканьем он свел бы наших хозяев с ума. И потом, ты же знаешь, как он умеет портить мебель.
Она посмотрела на Макса и снова перевела взгляд на картину – на лохматую, черно-белую собачонку, – но Домино был ей таким же чужим, как и этот дом.
– Нет. Я... не знаю, как он портит мебель. – Ее голос задрожал. – Я... даже не помню, чтобы у меня была собака.
– Дорогая, прости! – отвернувшись, проговорил Макс. В его голосе слышалась боль. – Если бы я только мог предполагать, что этот портрет расстроит тебя, я ни за что не взял бы его с собой.
– Нет, Макс. Нет. Я... очень хочу увидеть все, что принадлежало мне. Возможно, мне просто недостаточно видеть это на картине, наверное, я должна все потрогать, подержать все в руках. Погоди' – Она с надеждой посмотрела на него. – Ты, кажется, творил, что привез сюда мои вещи?
– Привез, но боюсь, немного. Я выезжал в страшной спешке. Но давай посмотрим, может, они как-то помогут тебе.
Он взял ее за руку и провел наверх. Они остановились у двери в конце длинного коридора.
Она вошла в нее и увидела пышно убранную комнату: огромную, застланную шелковым покрывалом бело-зеленых тонов кровать, выполненные из той же материи балдахин и кресла, туалетный столик, заставленный шкатулками, склянками и множеством других вещиц, назначения которых она не знала.
Окна были завешены тяжелыми бархатными шторами изумрудного цвета, стены оклеены золотистыми обоями и украшены живописными полотнами в золоченых рамах, на столиках по обе стороны кровати стояли масляные светильники. Был еще камин – огромный, он занимал почти всю стену. А над ним, на полке, стояли в вазе цветы; их нежный, пьянящий аромат, обволакивал комнату.
– Ничего не помню, – прошептала она, стоя посредине комнаты и с отчаянием озираясь вокруг.
– Конечно, милая, ты и не можешь этого помнить. Это не наша мебель, она всегда стояла здесь. – Макс поставил лампу на каминную полку, вынул из букета цветок и протянул его ей. Это была белая роза. – Я добавил сюда только цветы, их поставили сегодня. Ты всегда любила цветы. Особенно белые розы.
– Да?
– Да. А твои вещи – вот они.
Он прошел к громадному шкафу, который был выше него и распахнул дверцу. Шкаф был заполнен одеждой.
Она выронила розу и, затаив дыхание, приблизилась к нему. Пощупала платье – одно, другое, третье. Ощупывала их все подряд – коричневые, золотистые, красные и голубые, из бархата, шелка и сатина, убранные воланами, украшенные кружевами и лентами; повертела в руках кружевной зонтик, цветистый веер, шляпы – широкополую с атласным бантом и другую, отделанную изящными длинными перьями.
Но она не помнила их.
Слезы навернулись ей на глаза. Она судорожно вдохнула.
– Это мои вещи? Правда, мои?
– Правда, – подтвердил он. – Все до единой. Ты похудела, пока была в этой проклятой лечебнице, так что платья, наверное, будут сидеть немного свободно. Хотя на ряды никогда особенно не пленяли тебя. Ты всегда говорила, что увлечение нарядами – удел пустышек.
– Я так говорила?
– Да, именно так. Но иногда ты все же разрешала мне купить что-нибудь красивое для тебя. – Он выдвинул левый верхний ящик и порылся в нем. – Вот. Это я подарил тебе на свадьбу.
Он протянул ей пару гребней, усыпанных драгоценными камнями. Те самые, которые украшали ее волосы на портрете. Она вертела их в руках и не видела их; слезы застилали ей глаза, и только блеск сапфиров и бриллиантов, искрящийся и бесконечно чужой, тревожил ее взор.
Макс продолжал рыться в ящике.
– А это? Взгляни. Уж это ты должна помнить. – Он вытащил перстень. Большой, превосходно ограненный темно-красный рубин вспыхнул на свету. Он взял ее правую руку и надел ей его на палец. Перстень был ей в самый раз. – Этот перстень принадлежал твоей бабушке. Мать подарила его тебе на восемнадцатилетие. Ты так дорожила им, что очень редко надевала его и хранила в отдельной шкатулке.. Ох, милая, я как-то не подумал спросить, ты знаешь, что значит «мать»?
Не отрываясь, она смотрела на перстень. Ее нижняя губа задрожала.
– Да.
Макс, неловко замолчав, отвернулся и снова погрузился в содержимое ящика.
– Извини, Мари. Я не хотел сразу рассказывать тебе всего. Ты утомлена...
– Но я хочу знать все. Где она? Где моя мать? Тяжело вздохнув, он задвинул ящик и, не поворачиваясь к ней, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124