— Не хотите ли вы сказать, ваше высочество, что княжна Репнинская поехала на Гросс-Егерсдорфское поле? — вне себя от изумления и явно выпав из законов этикета, воскликнул Никита.
— Я думаю, что это только условное обозначение цели их путешествия, — невозмутимо отозвалась Екатерина. — Сейчас они, очевидно, в Кенигсберге. Кто сопровождает девицу — я не знаю. Зачем они поехали в Пруссию — мне не известно. Отношения сей девицы с означенным господином — для меня полная тайна. Одно достоверно — она путешествует под чужим именем. Ее зовут теперь графиня Грауфельд.
Никита встрепенулся было, тысяча вопросов ульем жужжала в голове, но великая княгиня остановила его движением руки.
— Милый князь, я не могу вам сказать больше, чем мне удалось узнать. И не хочу строить догадок. Они принесли бы больше вреда, чем пользы.
Она улыбнулась, и этой улыбкой словно ширму поставила, в довершение всего в руках ее появился большой веер, на котором французский художник изобразил Дафниса и Хлою предававшимися радостям любви, а также пейзаж, овец и собак. Екатерина обмахивала неразгоряченное лицо значительно и неторопливо, нимало не тяготясь возникшей в разговоре паузой.
— Не будет ли нескромностью с моей стороны узнать, какие ваши дальнейшие планы? — спросила она наконец.
— Ехать в Пруссию.
— А может так случиться, что вы там вдруг встретите полковника Белова? Он ваш друг?
— Он мой друг, и я его непременно встречу. Лицо ее оживилось, и она сказала уже совсем другим тоном, в котором не было и тени наигранной
значительности.
— Передайте Белову, что я помню о нем. И еще передайте: дело фельдмаршала Апраксина отнюдь не кончено. Оно движется к своей развязке, которая, как мне кажется,. очень будет зависеть от успехов нашей доблестной армии.
«Кому это она: говорит? При чем здесь Сашка и какое отношение он имеет к Апраксину? — пронеслось в голове Никиты. — Нет, это скорее информация для меня. Она намекает на письма…»
— Мне не совсем понятны мотивы, коими руководствуется ваше высочество, давая мне подобные…
— А вам и не нужно знать мотивов, — перебила его Екатерина. — Просто запомните и передайте Белову, что особой опасности для него сейчас нет. Но его могут вызвать в качестве свидетеля. Но лучше бы, чтобы его искали и не нашли. Уж очень-то искать не будут. Так пусть ваш друг… от греха нырнет поглубже.
Зачем она улыбается? Что значит — Белову не угрожает опасность. Какая — не угрожает? И какая могла угрожать? Ясно одно — своим поручением она оказывает любезность и мне и Сашке, она выказывает доверие… но держит меня за болвана…
Он был не далек от истины. Если бы Никита мог читать чужие мысли, его наверняка обидели бы насмешливые размышления великой княгини: «Милый князь, зачем вы так таращите глаза? Вы ничего не поняли… И вы, и ваш друг служите мне, а потому оба связаны с этим именем — Репнинская. И все это втайне друг от друга… А как же — честь не позволяет!.. Право слово, будь вы менее щепетильны, может быть, больше было бы толку. Встретитесь с Беловым — обсудите все. Я предоставляю вам эту возможность…»
И опять веер неспешно заходил в руке, сидящая на камне Хлоя взволнованно заколебалась, нарисованные собаки занервничали, овцы тоже пришли в волнение, словно рябь на реке.
Аудиенция тянулась, хотя все было сказано. Нет… не все. Она явно ждет от меня каких-то слов… или поступков. Ясно каких, ей нужны письма… ее тайные послания к Апраксину. А может быть, для дела выгоднее отдать их прямо сейчас? Или сказать, мол, как только фрейлина Репнинская найдется, письма станут опять вашей собственностью? Уж Сашка бы знал, как надобно поступить…
— Я не забыла и второй вашей просьбы, — голос Екатерины звучал попрежнему насмешливо, словно просьба эта касалась какой-то светской мелочи. — Вы, кажется, интересовались нашим общим другом с острова Мальты?
Это была уже щедрость — королевская! — вспомнить сейчас о Сакромозо. Никита замер, боясь каким-либо жестом или даже дыханием своим спугнуть прихотливый бег мыслей в умной голове собеседницы.
— У Сакромозо карие глаза… родинка, вернее, пятнышко без выпуклости вот здесь, — она коснулась своего острого подбородка, — лицо бледное… и еще, очень характерный жест. Когда он нервничает или чем-то озабочен, то начинает тереть свои руки — оч-чень красивой формы… так, словно они у него чешутся, — она показала, проиграла всю сцену, — потом опомнится, смутится, сядет как ни в чем не бывало.
— О, благодарю вас, ваше высочество, за вашу милость и доверие ко мне.
— Вот именно, доверие, — сказала она строго. — Я могу быть уверена, что бумаги мои будут в сохранности?
— Да.
Никита расстегнул пуговку потайного кармана в камзоле, достал письма и с поклоном протянул их Екатерине.
И тут на глазах свершилось чудо, исчезла чопорная и надменная великая княгиня, перед ним сидела прежняя Фике — испуганная, взволнованная и счастливая. Ей и в голову не пришло стесняться князя Оленева. Она цепко держала свои письма, читала их с жадностью, мяла от нетерпения, чему-то усмехалась. Потом перевела дух, как после быстрого бега или утоления любовной лихорадки. Письма были аккуратно сложены и спрятаны за лиф.
— И еще скажу вам, князь. Я знаю вас уже четырнадцать лет. Это большой срок, поэтому я с полным правом могу дать оценку вашему поведению — Я нахожу его безупречным, — она улыбнулась кокетливо, обнажившийся надломленный с уголка передний зуб не только не испортил этой улыбки, но придал ей домашний, интимный характер.
Никита вспыхнул, чувствуя, что не только лицо его покраснело, кровь прилила и к шее, и к рукам, даже икры ног вспотели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19