— Господин Василий Федорович, я теперь, как вы говорите, агент. Расскажите, наконец, в чем мои обязанности?
— Ужо приедем на место, княжна Мелитриса Николаевна, осмотримся, а там и получите все инструкции.
Мелитрисе очень не нравилось слово «инструкция», оно представлялось ей похожим на хрустких жуков, которыми так и гудит весенний вечер. Жуки тяжело бились о стекла, а потом падали на спину, неприятно перебирая лапками.
— А почему сейчас нельзя? — спросила Мелитриса с капризной поспешностью. — Вы говорили, что секунда умирает и я рождаюсь заново с новой секундой. Говорили ведь?
— Говорил-с, — степенно отозвался Василий Федорович.
— Но для меня сейчас по вашей милости время остановилось, замерло, как вздыбленный конь!
— Но уж наши-то кони несутся вскачь… Мы летим стремительно к цели…
— Это вы летите стремительно, а до других вам и дела нет. Я же вижу, как вам сейчас весело и как все ужасно любопытно! Вы ждете не дождетесь, когда приедете в свой Кенигсберг и займетесь своими шпионскими делами. Для вас это так интересно, как математические задачки решать. У вас словно у Пифагора глаза блестят, вам петь хочется, а я в этих задачках как бы ключ. Лежу себе покойно в вашем кармане. Где-то там в Кенигсберге в нужный момент вы меня в замочную скважину вставите, повернете, дверца и откроется. Но ключу ведь не объясняют, что это за дверь. А у меня на сердце такая тоска… и боль… Ненавижу ваши шпионские задачки!
— А что вы любите, Мелитриса Николаевна? — он явно уходил от ответа.
— Простые человеческие вещи. Я замуж хочу за любимого человека.
«Как не стыдно спрашивать! Вы ли не знаете?»— промелькнуло в голове у Мелитрисы.
— Есть, — сказала вдруг Фаина, заполнив собой паузу. Карета подпрыгнула на ухабе, и дуэнья захлопнула рот, вернувшись в состояние безмолвности и незаметности.
— Клянусь вам, Мелитриса Николаевна, что я в целости и сохранности доставлю вас вашему суженому. Во всяком случае, я. сделаю для этого все возможное…
Мелитриса сочла за благо промолчать, отвернулась, глядя в окно на пробегающую мимо изумрудно-желтую, птичьим щебетом наполненную весну. «Он сказал — суженый… Ах, как так… Кабы судьба его мне сулила. А то я все и за него и за себя придумала…» Лядащев тоже смотрел в окно на скудно оперившиеся березы, на буйные одуванчики, вот ведь вредный цветок, всюду проникнет, и думал: «Клятвы-то давать не штука, исполнять будет потяжелее. Слишком, тяжелое обвинение предъявлено этой девочке. И не в анонимном доносе, не в истерическом всхлипе» слово и дело «, когда безвинного оболгать легче, чем малую нужду справить. Отравительницей Мелитриса названа в шпионской шифровке в Берлин… Тьфу на вас всех! Да, надо будет всем нам попотеть…»
Подбросив Акиму Анатольевичу идейку об использовании девицы Репнинской в качестве, как это ни грубо звучит, подсадной утки, Василий Федорович весьма отвлеченно думал об ее судьбе. Девица вляпалась в грязную историю, и кому же теперь отмывать запятнанную репутацию, как не ей самой. Спросим: справедливо ли так ставить вопрос? Вне всякого сомнения! А если трудно ей — не сахарная, не растает.
Но мысли эти хороши в чистом, академическом виде, то есть вдали от девицы, а когда она сидит напротив, скосив глаза в окно, и кутает цыплячью свою шейку в кисейный платочек, а в лице, украшенном только очками, полное отсутствие свойственного этому полу кокетства, а в уголке надутых губ взрослая, словно непосильными страданиями Намеченная складочка… то так ее становится жалко, что против воли в мозг неторопливой совой впархивает мудрая мысль, вернее вопрос: не послать ли все к чертовой матери и не повернуть ли лошадей назад, в Петербург? Право слово, справятся они с Сакромозо и без этой птахи. А если Тайная канцелярия и пронюхала что-либо, то ведь можно девицу от них спрятать…
Но лошади летели, Кенигсберг приближался. Где уж нам жить по мудрым-то мыслям? Мы уж по пути долга будем длить судьбу свою. А девиц чего жалеть? У них вся жизнь в мечтах. Вот уже и скорбь куда-то улетучилась, уже и улыбается…
Мелитриса не замечала пристального взгляда своего попутчика. По мере удаления от Петербурга тяжесть, теснившая душу ее подобно гробовой плите, истончалась, готова вскорости и вовсе исчезнуть. Девушка уже забыла, что на ней лежит страшное обвинение в отравлении государыни. Господи, да разве не понятно этим взрослым мужам, какой все это вздор, небывальщина? Для нее сейчас то реальность, что едут они в город, в коем обретается ее опекун — светлый князь Никита Оленев. Ах, как приятно думать об их встрече…
Кенигсберг встретил их теплым дождем, промытыми мостовыми и непривычными запахами, которые принес с моря ветер. А апартаменты в гостинице, видимо, были уже сняты, Лядащев уверенно назвал адрес. Гостиница была не из известных, да и район оставлял желать лучшего, потому что сколько ни расспрашивали местных жителей, никто не мог объяснить, где находится «Синий осел». Однако, когда диковинное животное, изображенное на вывеске гостиницы, было, наконец, обнаружено, выяснилось, что и улица недурна, и дом красив, и хозяин весьма похож на приличного человека, только толстоват, пожалуй, и усы крашеные. Путешественникам предоставили апартаменты на первом этаже: большая комната для барышни, проходная поменьше — для дуэньи, напротив по коридору комната для господина. Окна в комнате Мелитрисы выходили в небольшой, чистенький садик. Наверное, это стоило кучу денег!
В первый же вечер Василий Федорович исчез, к ужину не явился. Ели без него в комнате Мелитрисы. На пожелание пойти ужинать в общую залу Фаина ответила категорическим отказом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19