Из общего шурум-бурума мы вытащим пока всего лишь несколько фраз и предложим читателю вообразить их гулкое эхо, проходящего по студенческим аудиториям того времени.
"... Пора покончить с нэпом, иначе мы задохнемся от сытости..."
"... Социализм погибнет без поддержки Европы! ..."
"... Ваша Европа танцует чарльстон!..."
"... ЛЕФ - это фальшивые революционеры! Снобы! Эстеты!..."
"... Бухарин поет под дудку кулаков!..."
"... Слышали, братцы, в Мюнхене появилась партия национал-большевиков? Нет предела мелкобуржуазному вздору!..."
"... Почему от народа скрывают завещание Ленина? Сталин узурпирует власть!..."
"... Вы плететесь в хвосте троцкизма!..."
"... Лучше быть в хвосте у льва, чем в заднице у сапожника!..."
"... В старое время за такое бы по морде!"
Время было пока еще "новое", и обошлось без мордобоя, хотя Ниночкин "пролетарский друг" Семен Савельевич Стройло не раз вожделенно взвешивал в руке непочатую банку "царских рыжиков".
Автоматически растирая щеткой кисти рук и предплечья, профессор Градов старался не смотреть на коллег. Впрочем и остальные участники операции, Греков, Рагозин, Мартьянов, Очкин, мылись молча и самоуглубленно. Никому и в голову не приходило этой ночью демонстрировать какие-либо излюбленные "профессорские штучки", юморок ли, мычание оперной арии, хмыканье, фуканье, все эти чудачества, до которых всегда были охочи московские светила, столь обожаемые средним, полностью женским, хирургическим персоналом. Никогда еще в этих стенах не проходили антисептическую обработку одновременно пять крупнейших хирургов, и никогда еще здесь не было такого напряжения.
Из операционной вышли анестезиологи, доложили, что дача наркоза прошла нормально. Больной заснул. Градов, которому предстояло начать, то есть открыть брюшную полость наркома, распорядился, чтобы ни на минуту не прекращался контроль пульса и кровяного давления. Подготовлены ли все стимуляторы сердечно-сосудистой деятельности? Это главный аспект операции.
Он уже держал на весу руки в резиновых перчатках, когда Рагозин, тоже закончивший обработку, попросил его на секунду в сторону.
- Что с вами, Борис Никитич?
- Все в порядке, - пробормотал Градов.
- Вы мне сегодня не нравитесь, дорогой. У вас дрожат лицевые мышцы. У вас, кажется, и пальцы дрожат...
- Нет, нет, я в порядке. Помилуйте, ничего у меня не дрожит. Не стоит, право, перед началом операции... как-то странно... не очень-то этично...
- Да-да, - проговорил Рагозин, как бы разглядывая его лицо складку за складкой. - Пожалуй, вам не стоит, мой дорогой, непосредственно участвовать. Будьте рядом на случай чего-нибудь непредвиденного, а мы начнем, помолясь...
"Боже, - подумал Градов, - не участвовать в ЭТОМ". Ничего толком не понимая, замороченный и рассеянный, однако уже отстраненный от ЭТОГО, освобожденный, он пожал плечами, стараясь не выказать своих эмоций.
- Что ж, вы начальник. Прикажете размыться?
- Э, нет, батенька! - жестко проговорил Рагозин. - Начальников здесь нет. Мы все, и вы тоже, равноправные участники операции. Будьте наготове!
Градов сел на диван в углу предоперационной, откинул голову и закрыл глаза. Он уже не видел, как четверо хирургов, держа на весу обработанные руки, будто жрецы какого-то древнего культа, проходили за матовое стекло.
К ночи молодежь, числом не менее дюжины, отправилась на берег Москвы-реки. Под ногами хрустели льдинки мелких лужиц. Меж соснами, в прозрачном космосе еще пылали звезды, стоял "и месяц, золотой и юный, ни дней не знающий, ни лет"...
- Я слышал, он читал это недавно в Доме архитекторов, - сказал Степан Калистратов.
- А помнишь, там же! - вскричала Нина. - Никогда не забуду этот голос... "Я буду метаться по табору улицы темной За веткой черемухи в черной рессорной карете, За капором снега, за вечным, за мельничным шумом..." Семен, ты слышишь, Сема?!
Она как бы влекла под руку, она тащила, все время теребила своего долбоватого избранника Стройло, а тот как бы снисходил, как бы просто давал себя влечь, хотя временами Нинины порывы сбивали его шаг и переводили в какую-то недостойную пролетария трусцу. То кочки, то лужи какие-то под ногами чего поперлись на реку, корни какие-то, стихи этого Мандельштама, бзики профессорских детишек...
- Что это за таборы, капоры, ребусы какие-то? - пробасил он.
- Ну, Семка! - огорченно заскулила Нина. - Это же гений, гений...
- Семен, пожалуй, прав, - сказал Савва Китайгородский. Он шел в длинном черном пальто, накрахмаленная рубашка светилась в ночи. - Черемуха и снег как-то не сочетаются...
"Какое великодушие к сопернику", - лукаво и радостно подумала Нина и крикнула идущему впереди Калистратову:
- А ты как считаешь, Степа?
- С ослами вступать в полемику не желаю! - сказал, не оборачиваясь, поэт.
У Нины едва не перехватило горло от остроты момента. Эти трое, все они влюблены, все это игра вокруг нее, все это... Она отпустила руку Семена, побежала вперед и первая достигла обрыва.
Внизу серебрилась и слегка позолачивалась излучина реки. За ней в предрассветных сумерках обозначились редкие огни Хорошево и Сокола. До рассвета еще было далеко, однако дальние крыши и колокольни Москвы уже образовали четкий контур, а это означало, что первый день ноября 1925 года будет залит огромным светом нечастого гостя России - звезды, именуемой Солнцем.
Нина обернулась к подходящей группе. Вот они приближаются, влюбленные и друзья: Семка, Степа, Савва, Любка Фогельман, Миша Кантарович, брат Кирилл, кузены Отари и Нугзар, Олечка Лазейкина, Циля Розенблюм... Их лица отчетливо видны, освещенные то ли луной, то ли предстоящим восходом, то ли просто юностью и революцией.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17