Рабочая лаборатория постоянно меняется, переустраивается, всегда в ней что-то сооружено на скорую руку, что-то еще не доделано, некогда подумать о внешнем виде, а потому стулья разнокалиберны и колченоги, а лампочки под потолком казенно голы, не осенены абажурами.
Наша лаборатория занимала нижний угол нового корпуса — «краеугольный камень института», шутили мы не без гордыни. Две большие комнаты друг над другом, одна в полуподвале, другая в бельэтаже, переборками отгорожены закутки—«архивная» и мой утлый кабинет с конторским столом и продавленным диваном. Стены, крашенные охрой, давно утратили первобытпую свежесть, их удручающего впечатления не могли скрасить ни элегантные, повейшой конструкции вытяжные шкафы, ни эмалево-белые холодильники.
Майя свято верила, что я нахожусь на самом передовом рубеже науки, а раз так, то и мое святилище должно выглядеть по-передовому, как в киножурналах. Я видел разочарование на ее лице — ничего многозначительного и таинственного, не умопомрачительно сложно, командую бесчисленными рядами пробирок, скорей какие-то научные задворки, чем блистательный передний край.
Длинный стол в верхнем зале был освобожден от приборов, на листах стекла, которые служили полочками для чашек Петри, горками готовые бутерброды, в фаянсовой смесительной ванночке яблоки, вместо стаканов и рюмок мензурки, бутылки сухого випа и красного сладкого для любителей, в двух огромных колбах — эликсир собственного изготовления. Слава богу, мы достаточно изощренные химики, чтобы выгнать с чистотой слезы, с нужным градусом, вкусом и запахом.
Сабантуи в стенах нашей лаборатории — не такое уж и редкостное явление. В исключительных случаях они даже негласно санкционировались начальством, например, почтить какого-нибудь зарубежного гостя, не настолько крупного, чтобы чествовать его всем институтом. Чаще же сабантуями и сабан-туйчиками мы отмечали успехи своего автономного офиса — отмечены в печати паши общие усилия, получены долгожданные результаты или не менее долгожданная, нужная до зарезу аппаратура. Частные празднования, как-то — обмывание диссертаций, публикаций, в равной степени и дни рождений — мы проводили на стороне, в каком-нибудь ресторане города. В ходу у пас был лозунг: «Сабантуй — не праздник, а культурное мероприятие!» Он приобрел силу закона.
Этот закон не нарушался и сейчас — отмечали полученный результат. Однако две уступочки. Первая: результат еще недостаточно надежный, чтоб его обмывать. Вторая: присутствие Майи, человека, к результату непричастного, зато причастного ко мне, «главному имениннику». Уступки были приняты веемы как должное.
Я восседал на «председательском конце» стола, Майя — по правую от меня руку. Она тянула шею, крутила головой, округлившимися глазами следила за моими шумными и бесцеремонными сотрудниками.
Наше маленькое общество не лишено кастовости, правда, самой примитивной — есть так называемые коренники, есть «пристяжные», других нет. «Коренник» — тот, кто тянет воз и сам для него выбирает путь. «Кореннику» даже разрешается уходить иногда в сторону от нашей общей дороги — самостоятельная сила, которую если я и взнуздываю, то с оглядкой и осторожностью. «Пристяжной» своего воза не имеет, припрягается, куда укажут: лаборанты, практиканты, разного рода подсобники. Впрочем, среди подсобников есть такие, с которыми я считаюсь не меньше, чем с «коренниками», например, Гриша Мурашов, мастер-стеклодув, парень с золотыми руками и высокой амбицией. Я перед ним заискиваю столь же часто, как часто требую невозможного — скажем, такого витиеватого узла трубок с краниками, какой доступен лишь моему изощренному воображению.
Я глядел сейчас на своих глазами Майи и понимал, что ей должны не нравиться «коренники» развязны!—и вызывать симпатию «пристяжные» - сдержанны и скромны!
Колбы с «домашним» эликсиром пошли по столу из рук в руки, сосед Майи, мой за мести теми,, тоже кандидат наук Никита Великанов галантно наполнил Майину мензурку.
— Фирменная микстурка, пользуется широкой славой, не попробовать ее в этих степах просто непозволительно.
Он забыл лишь упомянуть, что микстурка имела более высокий градус, чем стандартная русская водка.
По традиции сабантуй открывал я, а потому встал, поднял мензурку:
— Знаете ли вы, что такое солнечный зайчик?
Никого не удивил этот вопрос, ибо все от меня ждали именно какой-то нелепости. Послышались услужливые ответы, не менее нелепые:
— Неуловимый зверь!
— ...И шкуру которого не поделишь.
— Видимость и нечто!
— Ну так этот зверь заскочил к нам,— продолжал я.— Что может означать сей визит?
— Лишний повод к лирическому настроению!
— Или оптический обман!..
— Куцее мышление! — возмутился я.— Если есть солнечный зайчик, то, значит, есть и само солнце!
— А может, этот зайчик отразила разбитая бутылка!
— Может, и бутылка, но отразила, а не родила сама светлого зайца. Он есть, он нам посветил, выпьем, друзья, за этот неверный проблеск!
Выпить не отказались, дружно чокнулись, дружно опрокинули, и лишь после этого запоздалое возражение:
— Почему все-таки неверный?..
Возразила Галина Скородина. Идея светлого зайца — того многообещающего штамма — была моя, но вырастила его она, Галина, мой ассистент. Светлый заяц был ей сыновьи дорог, верила в его реальность и в его великое будущее, всякие сомнения в нем принимала как личные оскорбления, тем более ранящие, что любой и каждый из нас носил в себе невольное подозрение: а достаточно ли чист был проведенный эксперимент?
Отвечать Галине мне не пришлось, это взял на себя Никита Великанов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72