— Она сразу ушла, как все купила?
— Сразу.
— А кто-нибудь еще входил в булочную, пока она не ушла?
— Не-а.
— А вы не заметили, ее никто не ждал на улице?
— Никто не ждал, сразу пошла налево.
— Спасибо. До свидания.
Продавщица кивнула, глядя в пространство за моей спиной. Идеальная свидетельница, подумала я. Быстро и точно выдает информацию, сама ни о чем не спрашивает. Я вышла из булочной, соображая, стоит ли завтра посылать к ней оперативника — допросить на протокол, или махнуть рукой, ограничившись этим разговором. Все равно к раскрытию этот допрос не приведет.
Дорога от булочной до парадной, где жила потерпевшая, заняла у меня семь минут. Весьма респектабельная дорога, даже ни одной подворотни мне не встретилось. Ни одного места, где могла бы стоять кучка молодых балбесов-наркоманов или просто скучающих представителей золотой молодежи и увязаться за проходившей мимо девочкой. Ни одного места, где мог бы притаиться злодей-маньяк и откуда воспаленный взгляд его мог зацепиться за девочку с детской прической в виде двух хвостиков. Значит, ждали в парадной? Зашли туда непосредственно перед тем, как вошла Антоничева? Зачем? С целью убить ее? С целью убить кого-то другого? С целью убить все равно кого? Хотели просто ограбить, но испугались сами? Надо будет покрутиться в парадной вместе с Синцовым, поприкидывать, какова могла быть диспозиция участников этой драмы, если это было нападение с целью ограбления и если это было целенаправленное убийство. Если хотели ограбить, то должны были стоять лицом к лицу. Может, их было несколько — один стоял перед потерпевшей, другой набросился сзади? А если сразу набросились сзади, то с какой целью? На попытку изнасилования, равно как и на развратные действия не похоже; а что касается разбоя — надо подумать. Сережку все-таки из уха выдернули.
Задумавшись, я прошла мимо дома учителя музыки. Какие-то городские птицы на карнизе надрывались во всю глотку, прямо по-весеннему, и воздух был прозрачным, как весной, несмотря на то, что на дворе стоял октябрь; из открытой форточки учительской квартиры доносились робкие гитарные переборы, и это заставило меня опомниться. Посмотрев на часы, я вошла в парадную. Урок заканчивался, и мне предстояло уговорить Хрюндика на полчасика забрести в прокуратуру, где ждал меня с докладом шеф.
Сквозь терпкий запах кошачьей мочи я ощутила еще какой-то неприятный флюид, до боли напоминавший ароматы мест происшествия, когда переворачивают труп и от него несет гнилостными миазмами вперемешку с застарелым перегаром. Когда глаза привыкли к полумраку парадной, мой взгляд уперся в грузное тело, перегораживающее лестничный марш. Господи, неужели еще один труп женщины, да еще и я его обнаружила! — лихорадочно пронеслось у меня в голове. Не дав этой мысли развиться, тело заворочалось и захрюкало. Распухшая бомжиха сучила ногами в спущенных чулках, пытаясь удобнее устроиться на ступеньках и забыться алкогольным сном.
Плюнув от досады, я с трудом перелезла через эту гору пьяного мяса и, позвонив в дверь квартиры учителя, спросила, нельзя ли восцользоваться черным ходом, поскольку парадный выход на улицу блокирован спящей бомжихой. Учитель не позволил нам воспользоваться черным ходом, а просто-напросто вызвал наряд милиции, чего я, следователь прокуратуры, сделать не догадалась, и бомжиху через десять минут эвакуировали. Путь был свободен.
Как я и ожидала, Хрюндик не проявил энтузиазма, услышав, что мы еще должны зайти в прокуратуру.
— А что я там буду делать? — совершенно логично спросил он. Надо сказать, что мой ребенок терпеть не может проводить время просто так, ему нужно времяпрепровождение со смыслом.
— Поиграешь на гитаре, — предложила я.
— Я уже играл сегодня.
— Детуля, — заканючила я, — мне нужно немножко поработать. Совсем чуть-чуть, а потом мы пойдем домой, а по дороге купим тебе компьютерную игру.
— Торг здесь неуместен, — отрезал детуля. — И вообще, мамочка, ты когда-нибудь можешь посвятить мне выходные полностью? Или у тебя на меня времени не хватает?
Началось, подумала я. Неужели у всех мужиков это в крови, прямо с малолетства — ревновать близкую женщину к работе?
— Малыш. — Я присела перед ним на корточки, и он вынужден был остановиться, глядя на меня сверху вниз. — Я хотела бы проводить с тобой все свое время, и когда-то было именно так. Когда ты только родился, ты нуждался во мне каждую секунду. Но сейчас ты подрос и уже в состоянии занять себя сам.
— Ну и что? — хмуро спросил он.
— Если бы я бросила работу, сидела бы с тобой дома, то это была бы не я. Ты согласен на другую маму?
— Нет, — подумав, ответил он. — Уговорила. Не хочу я тащиться в прокуратуру, но ради мамы придется пожертвовать собой.
— Какой у тебя большой словарный запас, — подивилась я, внутренне возликовав.
— Весь в маму, — пробурчал мой бременский музыкант, поправляя на плече ремень гитарного чехла. — Кстати, ма. Нам вчера объявили оценки за триместр.
— Ну, и чем порадуешь? «Троек» много? — спросила я для проформы, поскольку мой мальчик учился хорошо, на «четыре» и «пять».
— Одна, — ответил он, глядя в сторону и почему-то ухмыляясь.
— Ну, и по какому же предмету?
— Ты будешь смеяться.
— Ну-ну?
— По музыке.
Мой чертенок хитро улыбнулся.
— Гоша! За что «тройка»?
— Да у нас учительница какая-то своеобразная…
— Учительница? А может, не надо на зеркало пенять, коли с лицом проблемы?
— Ма, я ценю твой юмор, только у меня в журнале стоят две «двойки» и «тройка». Так что еще спасибо, что не «пара» в триместре.
— Ага, спасибо, — машинально сказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14