На главной улице городка было несколько больших и маленьких игрушечных магазинов. Попав в Друскеники, Карбышев сейчас же начал обход этих магазинов. Что за непонятная страсть к игрушкам? Генерал заваливал покупками легковую машину. Что такое? Тут-то и не выдержал лейтенант.
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите спросить.
– Пожалуйста.
– Вы, товарищ генерал-лейтенант, дедушка или…
– Нет, не дедушка. Только – «или».
– Извините, товарищ генерал-лейтенант.
– За что? Я действительно «или». Пока – не дед, но могу им через некоторое время сделаться. Игрушки пойдут в Москву. А все остальное, и я сам в том числе, это только – «или»…
* * *
Было еще совсем темно, когда дивизия, звеня пушками, прошла через местечко, к границе. Затем небо начало розоветь. Золотые нити протянулись по нему из края в край. И над строительным участком, где работал Елочкин, зажегся день – самый летний, самый жаркий. Земля легко поддавалась, открывая людям свое разогретое мягкoe нутро. В этот день с утра у Елочкина кружилась «свадьба». Воздух пел, как струна, тронутая на гитаре веселой рукой, – на «точке» укладывали бетон. Это, собственно, и называлось «свадьбой». Забивку «точки» надо было кончить в сутки. Затем – взорвать грунт и расчистить обстрел перед амбразурами, заложить, где надо, мешки, убрать мусор и рыть траншеи, – словом, готовить «точку» к обороне. Дот сооружался на прекрасном месте, в стороне от шумливого местечка, близко к тихому круглому многорыбному озеру, перед острой, лысой горой с древними зданиями наверху. Земля кругом холмилась над ржаными и ячменными полями, песками и сочными луговинами. Впереди горизонт был свободен; сзади заслонялся сплошной стеной из хвои и березовых рощ. Зайцы скакали между ног; белки в лесу прыгали над головой…
Елочкин смотрел на всю эту благодать равнодушными глазами. Сердце его было далеко отсюда. Всего лишь месяц назад он был переведен в Гродненский укрепленный район из Бреста. И до сих пор все еще мерещились ему кругом толстые стены брестских оборонительных казарм и казематов из темно-красного кирпича, и мосты, и ворота, и пронзительные свистки трудолюбивых буксиров на реке Муховце. Когда после войны с белофиннами Елочкин попал на службу в эту старую крепость, он никак не думал, что со временем она станет так близка и дорога ему. Да едва ли бы так и случилось, не переведись зимой из Пуарма Четвертой в Брест дивизионный комиссар Юханцев.
Еще в детстве слыхивал Елочкин рассказы от дяди Степана об этом человеке, об руку с которым воевал дядя Степан на гражданской, и уже тогда усвоил к нему восторженное, чуть ли не благоговейное отношение. Часто бывает, что от таких заглазных восторгов мало, а то и ничего не остается при первом же непосредственном соприкосновении с предметом восхищения. Но здесь получилось иначе. Увидев Юханцева, Елочкин сразу понял, что герой его детских фантазий только таким и может быть, каким оказался в действительности. Все в Юханцеве приходилось Елочкину по душе: и густая шапка седых, круто вьющихся волос над низким, широким лбом, и глубоко спрятанные, суровые и добрые глаза, и мужественный голос, до сердца проникающий внезапностью мягких интонаций, и умная сильная речь. Приехал Юханцев, и «красноармейские политучебники» замелькали в руках бойцов. Елочкину навсегда запомнился первый доклад нового начполитотдела дивизии. Он тогда же записал в свою тетрадку с конспектами по истории партии некоторые мысли докладчика. И теперь еще часто раскрывает тетрадку и перечитывает записи. «Теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». Приводя это замечательное положение Маркса, Юханцев говорил: «Политическая идея без материальной силы может существовать лишь в кабинете ученого или в сочиненной им книге. А с помощью материальной силы идея готовит действие. И успех действия – ее законное торжество», Под этой записью Елочкин поставил дату: «17 апреля 1941 года». Необыкновенная дата!..
И для Юханцева племянник Степана Елочкина не был безразличен. Уж очень много было в прошлом такого, к чему прямо через него тянулась душевная связь. Нельзя сказать, чтобы старый и малый просто сдружились – Юханцев дружился нелегко, – но не было между ними ничего, что могло бы этому помешать. Елочкин частенько захаживал к начальнику политотдела дивизии на дом. Юханцев любил порядок. Полы в его квартире всегда были чисто вымыты. Вдоль стен в строгой симметрии расставлены стулья. Бумаги и книги на столе собраны в стопках. Кровать аккуратно покрыта синим плюшевым одеялом. Он ждал со дня на день приезда жены и дочери. И семнадцатого апреля – необыкновенная дата! – они, наконец, приехали.
Прямо с доклада Юханцев отправился на вокзал – встречать. Сам не зная почему, Елочкин увязался с ним. Паровоз, отфыркиваясь, подошел к платформе и тяжело, но решительно превозмог разбег. Вагоны всхлипнули на прицепах: сначала – передние, потом – средние, затем – в хвосте; жестко ударяясь тарелками буферов и все еще продолжая с лязгом наезжать друг на друга, они постепенно заполнили черный туннель дебаркадера.
– Папа! Папа! Здравствуй!
Серебряный голос девушки звенел в открытом окне вагона. Позади – ярко освещенное купе.
Высокая румяная, с пышным узлом золотых волос на макушке, девушка смеялась и протягивала руки отцу.
– Яша, – сказал какой-то другой женский голос, вероятно, жены Юханцева. – Яша! Надо вынести вещи. Не мешайся, Ольга…
Елочкин стоял неподвижно. Что-то странное с ним случилось: он ничего больше не понимал в происходившем, да и не видел ничего, кроме золотой головки на светлом фоне окна и протянутых вперед рук, и не слышал тоже ничего, кроме серебряного голоса Ольги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81