– Следующий твой клиент – месье Морис Заблудовский… – Он подмигнул Николь: – Между прочим, когда-то меня к его младшей дочери Жоржете сватали… Я в молодости подавал большие сексуальные надежды… – Он захохотал. – А сейчас, господа, в «Мулен Руж»! Развлекаться, развлекаться и еще раз развлекаться!– Нейтан, – воспротивилась Николь.– Не лучше ли тебе отдохнуть? – вставил я.Но наш бунт был подавлен без промедления и пощады.Ссориться с Натаном, портить ему настроение, доказывать свое нежелание развлекаться или развлекать россказнями стариков, при всем моем сочувствии к ним, пытающимся чуть ли не на инвалидных колясках угнаться за утраченным временем, не имело смысла.– Покажем, Николь, ему, ханже и святоше, на что способны парижанки и парижане!Меня поражало и восхищало умение Идельсона не падать духом, подтрунивать над собой и другими, переплавлять все в радость, скрывать то, что другому не под силу утаить.Он взял нас, как первоклашек, за руки и повел к выходу…– Морис Заблудовский, – представился мне полный, еще крепкий пожилой мужчина в тяжелых роговых очках, с крашеными волосами и дорогим перстнем с сапфиром на руке. Перстень был так хорош и лучист, что я невольно загляделся, забыв поздороваться.– Морис Заблудовский, – повторил он с нажимом.– Очень приятно, очень приятно, – затараторил я.Из головы у меня еще не выветрился блестящий, непревзойденный «Мулен Руж», перед глазами еще мелькали маленькие и легкие, как стрекозы, танцовщицы, по всему телу разливалась неодолимая, но блаженная усталость.– Бывший юв… Ныне эмерит…– Да, – сказал я, пытаясь вспомнить, что значит это слово.– Пенси… – помог он мне и добавил: – Попрошу вас, молодой человек, сесть поближе… Вот сюда…Я опустился в большое плюшевое кресло, в котором неотвратимо клонило ко сну, и приготовился к тем же самым, не отличавшимся новной, затертым вопросам, словно размноженным под копирку и розданным всем литвакам Франции.– Вам удобно? – осведомился месье Морис.– Прекрасно, прекрасно, – удвоил я свое удовлетворение.– Сейчас я вас хорошо вижу…Месье Заблудовский, испытывая мое терпение, вдруг пустился в пространные рассуждения о том, как важно для ювелира обладать безупречным зрением. Он об этом говорил так, словно я пришел к нему наниматься в ученики.– Было время, я любой камешек оценивал с первого взгляда… без всякой лупы. Гляну, и все мне ясно.– Годы, – философски заметил я, ерзая в кресле и борясь с предательским сном.Господи, только бы не уснуть. Я не боялся опозориться сам, но если опозорю Идельсона?.. Господи, не дай мне смежить веки, вставь в мои зрачки иголки, чтобы кололи до тех пор, пока я отсюда не уйду.– Вы еще, дорогой, молоды и не знаете, что такое годы. Годы – это львы… голодные львы, а человек – их самая лакомая добыча… Набрасываются и в один присест все до последней жилки пожирают… Посмотрите на мои волосы!..Ну и сосватал меня Натан!– Вполне нормальные волосы… густые… русые…– Русые, – усмехнулся месье Заблудовский. – Я их уже двадцать пять лет крашу…– А выглядят как натуральные, – бойко ввернул я, надеясь, что с львами и волосами будет покончено.– Их, молодой человек, можно перекрасить… А годы никакая краска не берет. Никакая, – вздохнул он, и его вздох, как я и надеялся, стал предвестием того, ради чего он, собственно, меня и просил прийти.– Я Ковно… «Мендлелис Заблудовскис». Не слышали?Я не слышал, но и тут, как в случае с меховщиком Майзельсом, решил сыграть ва-банк. Провал меня не пугал. Послезавтра я все равно тю-тю – и поминай, как звали.– Обручальные кольца, золотые цепочки, серебряные ожерелья, бриллианты… – наглел я.– Бриллианты мой отец не держал, – сказал месье Морис и поправил очки, чтобы лучше разглядеть меня. – В тогдашнем Ковно они не шли – не было на них покупателей… Литовцы только-только свою независимость провозгласили… А евреи больше любили свои деньги в чулок класть, чем в виде бриллиантов на руках носить…Я чувствовал себя победителем на белом коне, въезжающим через Триумфальную арку в столицу Франции (месье Морис как раз поблости и проживал). Дар ясновидения, который я по-шарлатански вдруг открыл в себе, сразу бавил меня от сонливости. Я подтянулся, приободрился.Как ни странно, приободрился и месье Заблудовский.– Может, чаю? – спросил он.Нет, нет, никакого чаю! Чай уведет нас от Ковно Бог весть куда. Потом целый час возвращайся обратно.– Спасибо.– Я поставлю, – пробормотал месье Морис. – А то еще подумаете, что я негостеприимный хозяин…– Что вы, что вы, – заклинал я его. – Вы замечательный хозяин. Замечательный…– Вам какой – «Липтон» или «Высоцки»?– «Высоцки», – прнал я свое поражение.К моему удивлению, Морис Заблудовский справился быстро.Мы пили чай с лимоном и какими-то шоколадными конфетами, копошившимися в разукрашенной коробке, как улитки.– К сожалению, мне сладкого нельзя, – прихлебывая чай тонкого стакана с серебряным подстаканником, сообщил месье Морис. – Врачи запретили… Диабет… Сладкий период в моей жни кончился.Я уже досадовал на то, что списка моих клиентов Идельсон выбрал именно его, этого зануду, а не другого литвака, и впервые усомнился в том, что их такая уж уйма, как говорил Натан.От чая, от всей почти музейной обстановки, от роговых очков месье Мориса, как и от его гостеприимства, веяло состоятельной, ювелирно ограненной скукой, от которой снова стали слипаться глаза.– Полвека тому мой отец… Мендель Заблудовский… перед самой Катастрофой выправил японскую ву, и мы через Токио попали в Париж… – как бы угадав мою досаду, наконец приступил к делу месье Морис. – Вы меня слушаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20