Я понимал, чего ему не хватает. Даже не материнской любви, а материнской терпеливости, что ли. Нужно было, чтобы кто-нибудь говорил ему: в твои годы все дети не умеют завязывать шнурки на ботинках. Чтобы кто-нибудь внушал ему, что он по– прежнему центр вселенной, хотя в первый же свой день в школе он, как и все остальные, понял, что центр вселенной вовсе не он. Я так хотел, чтобы у него все получилось! И поэтому мне не хватало спокойствия. Не хватало терпеливости Джины.
– Она вернется, – пообещал я. – Твоя мама. Ты же знаешь, что она за тобой обязательно вернется. Правда?
Пэт кивнул.
– Когда закончит свою работу, – подтвердил он.
– А у нас с тобой все хорошо. Мы с тобой… мы же справляемся, разве нет?
Он уставился на меня, часто заморгал, чтобы прогнать усталость и стараясь понять, о чем это я.
Мы же справляемся без мамочки, разве нет? Теперь ты разрешаешь мне мыть тебе голову. Я готовлю тебе то, что ты любишь, сэндвичи с беконом и вообще. И в школе все нормально, правда? Тебе же нравится школа? У нас ведь все в порядке, да?
Мне было не по себе оттого, что я так давлю на него. Но мне было нужно, чтобы он сказал, что у нас все в порядке. Я хотел знать, что мы справляемся.
Он устало улыбнулся.
– Да, у нас все в порядке, папа, – тихо сказал он.
Я благодарно обнял его и поцеловал.
«Вот что хуже всего в разводе, – размышлял я, выключая свет. – Дети начинают скрывать то, что у них на сердце. Они учатся лавировать между двумя непересекающимися мирами. Они превращаются в маленьких дипломатов. Это самая большая трагедия. Развод превращает ребенка в этакого маленького Генри Киссинджера».
* * *
– Я родом из маленького городка под названием Килкарни, – начал Эймон Фиш, вынимая микрофон из стойки и мягко постукивая пальцем по прозрачному радиоустройству в левом ухе. – Тихого городка Килкарни, о девушках которого слагаются легенды.
Я следил за ним на мониторе, сидя в студии, в первом ряду. Перед небольшой группой зрителей мелькали спины пяти операторов. Нас окружали ярко горящие софиты и змеящиеся по полу кабели. Все пространство за камерами было битком набито людьми в черном – от дежурного по этажу до девушки с телесуфлером и буфетчицы. Режиссер снимал Эймона так, чтобы его речь стала похожа больше на выступление в разговорном жанре, чем на обычное вечернее ток-шоу. На всех каналах было слишком много таких ток-шоу. Главным нашим козырем и отличительной чертой должен был стать ведущий.
– Для тех из вас, кто никогда не был в этой прекрасной части нашей страны, я хочу сообщить, что Килкарни практически не коснулась современная цивилизация. Например, в Килкарни нет вибраторов. – Публика захихикала. – Это правда. Священники запретили их. Потому что килкарнийские девушки ломали себе зубы.
В публике раздался смех, но этот смех стал нервным, когда Эймон легко спустился с маленькой сцены и подошел к зрителям поближе.
– То есть я не говорю, что килкарнийские девушки глупы, – непринужденно продолжал он. – Но вы спросите: почему девушки из Килкарни всегда моют голову в кухонной раковине? Ну, им ведь хорошо известно, где следует ополаскивать репу. И огородную, и свою.
Смех стал громче. Никто из публики в студии – обычного сборища скучающих и любопытных, забежавших на пару часиков бесплатного веселья, – никогда раньше не видел этого Эймона Фиша. Но теперь они почувствовали, что он забавный, в общем, беззлобный парень.
На самом деле я все это придумываю, – сказал он, возвращаясь к сцене. – Это все чепуха. Удевушек из Килкарни лучшие экзаменационные, оценки в Западной Европе. У среднестатистической килкарнийской девушки больше пятерок, чем татуировок у среднестатистического англичанина. Неправда, что килкарнийская девушка похожа на комара тем, что для того, чтобы она перестала сосать, по ней нужно основательно хлопнуть. Неправда, что девушка из Килкарни похожа на бутылку: до горлышка еще какое-то содержание наблюдается, а выше уже ничего нет. Все это неправда.
Эймон вздохнул, пригладил густую копну черных волос и присел на край сцены.
– Правда в том, что даже в наш век политической корректности, когда все читают «Гардиан» и самозабвенно пережевывают и сосут мюсли, нам нужен объект для ненависти и насмешек. Раньше это были толстый ирландец и теща-пила. Теперь это блондинки. Девушки из Эссекса. Килкарнийские девушки.
Он потряс головой, словно пытался справиться с наваливающейся на него сонливостью.
– А ведь в глубине души все мы понимаем, что географическое местонахождение и цвет волос, черт побери, не имеют ни малейшего отношения к интеллекту и морали. Так почему же нам всегда нужна группа людей, над которой можно глумиться? Какую именно потребность наших нежных душ это удовлетворяет? Когда мы смеемся над блондинкой из Эссекса, что забавного мы в этом находим?
Это был только пилотный выпуск шоу, но я уже мог предсказать, что у Эймона все получится. Вынув застывший воск из ушей, он преодолел барьер страха и теперь учился быть самим собой перед пятью камерами. У Фиша все было в порядке. Сейчас меня больше беспокоила публика в студии.
Они все пришли сюда, чтобы им пощекотали пяточки, а вместо этого их вынуждали отстаивать свои предубеждения. Они чувствовали, что их надули. С шоу Эймона всегда будет такая проблема. И я решил, что надо помочь публике расслабиться.
На первой итоговой встрече после пилотного выпуска я предложил помощнику продюсера, чтобы в следующий раз он открыл несколько бутылок и банок с пивом и раздал публике перед началом съемки. Все посмотрели на меня так, как будто я гений.
Вот что мне нравится в телевидении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95