Правда, в глубине души его уже давно мучила мысль — ну и какой толк от его должности? Ему уже пятьдесят восемь; скоро пятьдесят девять. Конечно, Сибил старше; ей уже за шестьдесят, и она всем довольна. Наверное, через несколько лет и он перестанет страдать от своей никчемности. Да, конечно, со временем и в его душе воцарится мир.
Впрочем, сегодня, сидя в комнате, которая считалась его кабинетом, и просматривая перед ужином вечернюю газету, он думал не о собственном предназначении, а об отвратительном поведении Нэнси.
Никакой почтительности, никакой сдержанности, никакой благопристойности, наконец. Все его старания… несомненно, она слишком увлеклась… чересчур много общалась с этим молодым человеком, Генри Ли… вот и нахваталась от него. Последнее время этот Генри что-то зачастил к ним. Но кто кем больше увлечен или к чему приведет подобное общение этого м-р Кенинсби сообразить не мог, а на помощь рассчитывать не приходилось. Оставалось утешаться мыслью о том, что однажды она еще пожалеет… Не станет тогда… когда совсем запутается… и всех запутает… путаница запутается… да уж.
Тут в комнату вошла Нэнси, небрежно бросила:
«Эй, старина, послушай-ка…». Да нет, он вовсе не спит; так что незачем его будить. М-р Кенинсби терпеть не мог, когда его заставали спящим перед ужином. Может быть, все-таки не заметила… «… Ну и вообще. Может, поговоришь немного с Генри, пока за стол не садились?».
Если бы он точно знал, насколько далеко зашли извинения дочери, то сообразил бы, как лучше их принять. Но он прослушал начало, а доказывать теперь, что не спал, не хотелось. Ничего не оставалось, как не спеша прокашляться, подняться и величественно молвить:
— И не смей грубить тете. Этого я не потерплю.
Нэнси, сияющая после короткого разговора с Генри и в радостном предвкушении следующего, обвинений не приняла, кротко заметив, что именно она назвала Сибил святой, и отец с дочерью мирно вернулись в гостиную.
М-р Кенинсби уже несколько месяцев был знаком с предполагаемым женихом дочери, но так и не привык к нему. Он знал, конечно, что Генри Ли — молодой адвокат, пока без практики, но видел в будущем зяте только цыгана, избравшего почтенную профессию не иначе как с какой-то зловещей целью.
В гостиной ему навстречу поднялся высокий, стройный молодой человек, темноволосый, смуглый, с яркими, пронзительными глазами и длинными чуткими пальцами. Мягкий воротничок рубашки походил на шейный платок. «Курятник, — в который раз подумалось м-ру Кенинсби. — Как раз для Нэнси — лишь бы по дорогам шляться. У нее самой имя какое-то цыганское. Это мать виновата…». В именах он чувствовал жутковатую значительность, отчасти потому, наверное, что самого его назвали Лотэйром. Это отвратительное имя появилось заботами крестной его отца, богатой старой дамы, испытывавшей страстный восторг перед лордом Бэконсфилдом. В надежде польстить старой грымзе крестник и назвал дочь Сибил, а сына — Лотэйр. Хорошо еще, что не Танкредом или Элроем, или, не дай Бог, Эндимионом. Даже м-р Кенинсби-старший признавал, что сочетание Эндимион Кенинсби звучало чудовищно. Появлению других персонажей помешали два обстоятельства: во-первых, крестная оставила политику и ударилась в религию, начав переводить большие суммы денег англиканским женским общинам; во-вторых, детей у ее крестника больше не было. Но, увы, он-то успел родиться до ее внезапного обращения. Лотэйр всегда и всюду Лотэйр: в документах, на банковских чеках, в письмах, анкетах, адресах, справочниках. Во всех важных делах — Лотэйр Кенинсби. О, если бы его звали Генри Ли!
Усаживаясь за стол, он снова подумал об этом. Он думал над этим, пока ел суп. Что-то всегда было к нему несправедливо: удача, судьба, рок… Бывают такие люди, на которых все шишки валятся, которые получают раны еще до начала битвы; и не всем, между прочим, удается держаться так хорошо, как ему. Но как же она дразнит его — эта призрачная удача! Вот и в прошлом месяце Дункан — как всем известно, человек был бедный — вместо простого, полезного, честного наследства, оставил своему старинному другу Лотэйру Кенинсби какую-то коллекцию игральных карт, чтобы оный Лотэйр хранил чертову коллекцию в целости и сохранности до самой смерти, после чего коллекция должна перейти в собственность Британского музея. О последнем условии наследнику и думать не хотелось. Он подозревал, что несколько колод представляют ценность, и немаленькую. Но пару лет — по крайней мере, год, — лучше ничего не предпринимать. Слишком много людей об этом знают. Даже статья была в какой-то газете. В ближайшее время он не сможет продать их, — м-р Кенинсби вздрогнул, впервые мысленно произнеся это слово.
— Папа, — сказала вдруг Нэнси, — ты ведь после ужина покажешь нам карты мистера Дункана? — Кенинсби неприязненно усмехнулся, но Нэнси не отступала. — Генри прочитал о них в газете. — Кенинсби представил себе цыгана, сидящего под забором с клочком газеты в руках. — И он немножко разбирается в картах. Ой, Генри, в чем ты только не разбираешься!
«Ну да, — желчно подумал м-р Кенинсби, — ярмарка, деревенские простофили выкладывают последние гроши, чтобы угадать, под каким наперстком горошина. Тоже мне, знаток!».
— Дорогая, — начал он, — мне тяжело вспоминать… Ведь Дункан был моим хорошим другом.
— Ну пожалуйста, тебе ведь нетрудно… Ему нравилось, когда люди интересовались его коллекцией.
Кенинсби поднял голову и заметил, как на лице Сибил мелькнула легкая улыбка. Чему она улыбается? Нэнси сообщила неопровержимый факт, касавшийся последних лет жизни Дункана, и теперь Кенинсби не мог сообразить, как лучше выпутаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71