Павел держал себя с полководцем весьма предупредительно: он тотчас наградил его орденом и всячески подчеркивал свое благоволение. Придворная челядь устремилась к Суворову. В несколько дней он перешел от опалы к небывалому почету. Такие метаморфозы являются пробным камнем для человека, и надо констатировать, что это испытание Суворов выдержал блестяще. Он ни в чем не изменил себе: подобострастие придворных отскакивало от него; голова его осталась холодной, а сердце не очерствело.
В суматохе военных приготовлений, в чаду лести фельдмаршал получил полуграмотное письмо от некой старушки Синицыной; ее сын офицер был сослан Павлом «навечно» в Сибирь. Не найдя нигде защиты, Синицына обратилась к Суворову. Он немедленно отозвался: «Милостивая государыня! Я молиться богу буду, молись и ты – и оба молиться будем мы. С почтением пребуду ваш покорный слуга». На языке Сунорова это означало, что он постарается спасти офицера. При первом удобном случае он ходатайствовал перед Павлом за человека, которого никогда не видел в глаза, и добился полного прощения его.
Для тех, кто не понимал глубокого смысла суворовских «чудачеств», его поведение в этот приезд представлялось необъяснимым: он не терял больше шляпы, не цеплялся шпагой за дверцы кареты, не заболевал во время разводов. Но все это было вполне естественно: теперь не было уже нужды в его протесте, а раздражать попусту императора он вовсе не собирался. Однако он ни в чем не уклонился от прежних позиций. Капитулировать пришлось Павлу, который заявил Суворову:
– Веди войну по-своему, как умеешь.
В устах деспотичного императора это были необычайные слова; надо полагать, они дались ему с немалым трудом, и, быть может, память о них послужила через год одной из причин новой, и последней, опалы полководца.
Однако, давая на словах Суворову «полную мочь», Павел в то же время готовил для него путы. Генералу Герману было доверительно сообщено императором: «Венский двор просил меня начальство над союзными войсками вверить графу Суворову. Предваряю вас, что вы должны будете во все время его командования иметь наблюдение за его предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете».
К счастью, Германа вскоре перевели в Голландию, где он, командуя отборными полками (в том числе суворовскими фанагорийцами), потерпел целый ряд сокрушительных поражений от французов.
Суворов покинул Петербург в конце февраля. По пути в Вену он сделал остановку в Митаве, где проживал бежавший из Франции претендент на французский трон – будущий король Людовик XVIII.
Дело не обошлось без «странностей». Фельдмаршал зашел в солдатскую казарму, пообедал к вящему ужасу своих провожатых из одного котла с солдатами и затем поехал во дворец к королю-претенденту.
Людовик впоследствии отзывался о Суворове, как о великом военном гении, но наряду с этим рассказывал про его «причуды, похожие на выходки умопомешательства, если бы не исходили из расчетов ума тонкого и дальновидного»; этот отзыв делает честь проницательности Людовика.
Кроме Митавы, Суворов остановился ненадолго в Вильно. Там стоял его любимый Фанагорийский полк. Старый полководец побежал по рядам, подзывал знакомых солдат, целовался и разговаривал с ними. Гренадер Кабанов выступил вперед и от имени всех солдат просил взять полк в Италию Суворов был растроган, но ответил, что без императора не может этого сделать.
14 марта он прибыл в Вену. Начиналась итальянская кампания.
Приезд Суворова всколыхнул всю Вену. Огромные толпы теснились перед окнами русского посольства, где остановился знаменитый полководец. Из уст в уста передавали, что в отведенных Суворову комнатах не оставлено ни одного зеркала и предметов роскоши, что в качестве постели для русского фельдмаршала привезли охапку сена, что он встает до рассвета и в 8 часов утра уже обедает. Все эти толки были верны. Суворов и в австрийской столице ни в чем не изменил своих привычек. Отчасти здесь был свой умысел – «расчеты ума тонкого и дальновидного», как выразился Людовик XVIII. Суворов давал понять тем, кто его призвал, что во всем остается верен себе. Он знал, что в Вене его постараются лишить свободы действий, и не ошибся в этом.
Все военные вопросы в австрийской армии решал придворный совет – гофкригсрат. Даже в ту пору, когда во главе его стояли люди с громкой боевой славой – Монтекукули, Евгений Савойский, – гофкригсрат приносил больше вреда, чем пользы. Когда же распоряжаться в совете стала военная бездарность вроде премьер-министра барона Тугута (1734–1818), вредное влияние гофкригсрата, пытавшегося во всех мелочах управлять из Вены армиями, находившимися на расстоянии многих сотен верст, достигло исключительных размеров.
Ходить на помочах Суворов вообще не желал, тем более на австрийских. Он отказался посетить Тугута, объяснив этот отказ так: «Куда мне с ним говорить? Он моего не знает, а я его дела не ведаю». Когда к нему явились члены гофкригсрата, он отказался изложить им свой план кампании, сказав, что рассудит обо всем на месте. Тогда австрийцы привезли собственный план, предусматривавший оттеснение французов до реки Адды. Суворов перечеркнул его накрест, заявив:
– Я начну с Адды… А кончу, где богу будет угодно.
Разумеется, у него имелся уже план войны. Но Суворов всегда составлял свои планы в общих чертах, моментально видоизменяя их в зависимости от обстановки. Было здесь и еще одно соображение, которое он высказал своим приближенным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101