Прошло немало времени, пока наконец Курт вернулся в Гданьск, весь посеревший от усталости и горя.Со всеми подробностями, хотя и с чужих слов, рассказал он, как шипели и стреляли огнем политые смолой бревна, из коих был сложен костер мучеников, как ветер раздувал пламя, а отец Станислав, точно ангел мщения, грозный и величественный, несмотря на напяленный на него колпак кающегося, держал свою последнюю речь к народу.Вытащив из рукава бумажку, где были записаны предсмертные слова отца Станислава, Курт Грухов попросил Каспера прочитать их вслух.– «Братья и сестры, – внятно и громко читал Каспер, – вот глядите, схватили меня по повелению слуги антихриста, восседающего на престоле в Риме, и повезли сюда, далеко от родного дома. Мучители мои полагали, что вы, немецкие люди, будете радоваться, глядя, как жгут поляка. Ошиблись приспешники Вельзевула! Господь наделил меня хорошим зрением, мне отсюда видны слезы на глазах женщин и сжатые кулаки мужчин! Подыми, добрая женщина, повыше своего первенца – придет пора, и он расскажет братьям своим и сестрам, как слуги антихриста пытались сжечь на костре правду, а сожгли только бренную мою оболочку! Следите внимательно: когда огонь достигнет моего сердца, правда белым голубем вылетит из него и взмоет в ясное небо!»Может быть, и сказал Сташек что-нибудь похожее на эту складную и очень напоминающую проповеди Лютера речь, но неизвестные доброжелатели записали ее, конечно, не дословно.А пожалуй, все-таки хорошо, что они ее записали.Курт Грухов божился, что многие жители Крулевца видели, как голубь правды взмыл над почерневшими останками отца Станислава и исчез в веселом синем небе.Второй осужденный, отец Ян, не мог сам взойти на костер – так размозжили ему обе ступни братья инквизиторы испанским сапогом. Черно-белый монах Черно-белое одеяние носили доминиканцы.

попытался ему помочь, но отец Ян с презрением его оттолкнул и оперся об изувеченную руку тоже с трудом передвигающегося товарища. Никаких речей отец Ян не произносил, только когда огнем опалило ему лицо, тихо сказал:– Ныне отпущаеши раба твоего, господи!Однако этот тихий голос громом разнесся по всей базарной площади. Господь сотворил чудо, голос несчастного проник в самые отдаленные улицы и переулки, вошел в уши и сердца людей, разошелся по гавани, затрепетал в мачтовых реях… И до сих пор, переносимый ветром, он звучит по всему Крулевцу.Подмастерье божился, что, когда он пять дней спустя после казни прибыл в Крулевец, голос отца Яна был еще слышен – слабо, но достаточно ясно. И многие из рабочего люда Гданьска поверили подмастерью.С бьющимся сердцем выслушал Каспер известие о мучениях и смерти своих товарищей.Курт Грухов мог ошибиться, он мог, наконец, солгать, но и во лжи этой была какая-то своя святая правда.Не пять дней, а годы и десятки лет будут жить в сердцах людей последние слова мучеников, отдавших свою жизнь за правду.Этой же ночью Каспер, не выдержав, написал длинное послание отцу Миколаю Копернику. Кто лучше Учителя сможет ему объяснить, почему злые и ничтожные – лихоимцы, убийцы, грабители – торжествуют, а людей, сражающихся за правду, возводят на костры. От отца Миколая ответа не было. Пришло второе письмо от Збигнева. Вот оно-то как бы и послужило ответом на сомнения Каспера.Молодожены посылали Ванде и своему милому другу Касперу тысячи приветов, пожеланий счастья, здоровья, а Касперу особо – успеха в плавании. То, что им двоим с Вандой было написано одно письмо, наполнило душу молодого человека и надеждой, и тревогой, и радостью. В конце письма сделал небольшую приписку отец Тидеман Гизе.«Твое письмо, милый Каспрук, – писал наместник Ольштына, – было получено в бытность мою во Фромборке, однако отца Миколая оно не застало. Письмо я захватил с собою в Ольштын – во Фромборке слишком много любопытных людей, – берегу его нераспечатанным… Збигнев рассказал мне, – читал Каспер дальше, – что святые отцы инквизиторы захватили ваших коллег по Краковской академии, и я полагаю, что в письме своем ты обращаешься к отцу Миколаю с просьбой добиться их помилования».«Матка бозка, это я должен был сделать в первую очередь! – подумал Каспер с раскаяньем. – Впрочем, я и сам узнал об этой беде слишком поздно».«Однако еще до получения твоего письма отец Миколай уже шесть дней назад выехал в Краков похлопотать о несчастных. Так как это письмо мое доставит тебе верный человек, без опасения могу сказать, что я, как христианин, весьма жалею о том, что случилось. Как наместник же, знакомый к тому же с церковными делами, могу сказать: я давно уже предполагал, что хлопоты отца Миколая ни к чему не приведут. Его преосвященство епископ Маврикий Фербер поставил своей целью истреблять „лютерову чуму“, а он сильнее при папском дворе, чем отец Миколай. И, как наместник же, не могу не добавить, что публичное сожжение скромных и честных людей, пускай даже они еретики, сильно отзовется в сердцах людей, кои будут при этом присутствовать. А это чревато последствиями, которые трудно предугадать. Должен тебе признаться…»«Еще один голубь правды, взмывающий в небо», – подумал Каспер растроганно. И вдруг, встретив далее в письме ненавистное ему имя Фабиана Лузянского, три или четыре раза перечитал это место.«…должен тебе признаться, что, относясь без всякого почтения к преемнику великого Лукаша Ваценрода – ничтожному Фабиану Лузянскому (историю с письмом магистра ты, конечно, помнишь хорошо!), я не тебе первому привожу разумное высказывание Фабиана: „Борьба Рима с Лютером должна вестись не насилием, а убеждением“
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148