Такого он от приятеля не ожидал. Боднув воздух русой головой, Волькша вскочил на ноги. Он один из всей семьи пошел в отцовскую породу, не одаренную ни ростом и ни размахом плеч. Про Яра с Буяном говорить было еще рано: маленькие они. Но волос у них был материнский, золотой. Глядя же на Олькшу, почти никто не сомневался, что вырастет он великаном даже среди высокорослых весей и свеев.
И все же, вскочив на ноги, Волькша снова налетел на рыжего увальня. Он поднырнул под выставленные кулаки, оказался подле Олькшиного пуза и начал молотить руками куда попало. Однако в следующее мгновение Годинович был спеленат Олькшиными лапищами, поднят в воздух и выброшен прочь из «боя».
– Лежи там, чудь белоглазая, – в голос гоготал Олькша. Обе взрослые стенки вторили ему басовитым смехом.
От следующего нападения малорослого приятеля он закрылся плечом и завопил:
– Ой, помогите, мне помогите, сейчас от смеха помру! Принесите кто-нибудь половики, пусть Волькша их выбьет, и то больше пользы будет!
Нахохотавшись, он толкнул Годиновича плечом, и тот опять оказался на прибрежном песке.
– Волькша! – услышал мальчик насмешливый голос отца. – Волькш!
– Что? – огрызнулся через плечо боец-неудачник и хотел было вновь накинуться на Олькшу, но тут голос отца изменился.
– Варглоб, ком, – приказал Година. Варгом и Варглобом на варяжский лад Волькшу называла мать. Да и на латвицкий язык в их семье переходили, когда хотели сказать что-нибудь серьезное и не для досужих ушей.
– Ты чего руками, как крыльями, машешь? – спросил у Волькши отец, когда тот подбежал к «варяжской» стенке.
– Я? – удивился тот.
– Ну, не я же. Ты что же этого весьского окорока ладошками охаживаешь? Ты руку в кулак сжать можешь? – полушепотом спрашивал Година. – Ну-ка, сожми.
Волькша сжал.
– Теперь ударь меня по ладони, – потребовал отец, выставив вперед руку?
Сын стукнул. Перед самым ударом его ладонь раскрылась, и раздался громкий шлепок.
– Ладушки-ладушки! – завопил Олькша, наблюдавший за этим делом.
– Я не знаю… – оправдывался Вольк. – Я кулак сжимаю, а как бить, так он сам распяливается.
Не будь ему уже одиннадцать лет, парень, наверное, заревел бы, как девчонка. Надо же так опозориться пред всей родней и соседями.
– Слушай меня, сыне, – сказал Година, кладя ему руку на плечо. – Зажми в кулак горсть земли и думай только о том, чтобы ее не потерять. Ладно?
– А можно? – спросил Вольк.
По правилам кулачников в руки нельзя было брать никакого утяжеления, будь то свинчатка или просто камень.
– Землю можно. Что в ней? Прах да песок.
Волькша нагнулся и взял в каждый кулак по жмене супеси. Он тщательно отер тыльную сторону ладоней о рубаху и двинулся к месту «боя». В это время Олькша одного за другим ронял «варяжских» ребят на землю, и гостевая стенка была уже готова к тому, чтобы испустить воинственный клич «Наших бьют!».
– Ну, что, вернулся, чудь сиволапая! – приветствовал Годиновича рыжий приятель. – Ну, налетай!
И в следующее мгновение произошло то, о чем вспоминали до конца гуляний, но лишь как о потешной случайности. Олькша чуть нагнулся и подался вперед, чтобы поймать Волькшу в захват. Он двинулся на приятеля, дабы разделаться с ним, как с прочими «варягами», и тут Вольк, радея лишь о том, как бы не выронить песок из кулака, ударил его снизу в челюсть. От удара Олькша обмяк и попятился. Падая, он распахнутыми руками повалил пятерых своих товарищей, толпившихся у него за спиной. Ладонинская стенка дрогнула и, не сообразив, что же произошло, обратилась в бегство.
Но прежде чем с «хозяйской» стороны донеслось «Наших бьют!», раздался возмущенный вопль Годины:
– Варглоб! Кривдин выкормыш!
Отец побежал к Волькше и схватил за руки.
– Ты что же делаешь?! Почто отца позоришь? Зачем ты камень в руку взял?
Обе стенки смешались вокруг щуплого парнишки и его поверженного приятеля. За такую провинность, как камень в кулаке, наказание полагалось суровое и незамедлительное.
– Не брал я каменей, – прогнусил Волькша, напуганный и внезапной силой своего удара, и падением Олькши, и гневными лицами подбежавших мужиков.
– А ну покажи, – потребовал кто-то.
Отрок разжал руку. На мокрой от напряжения ладони отрока оказался песчаный «куличик».
– Это тебе зачем? – пробасил Хорс, отец Олькши.
– Чтобы кулак не разжимался…
– Ну! И лихо же ты его! – гремел все тот же бас, теперь уже с нескрываемым уважением. – Как дубиной тисовой по осиновой колоде. Бац! Таким ударом, поди, и бычка свалить немудрено. А еще раз так вдарить сможешь?
– Не-е-ей, – ответил Волькша, стряхивая песок с ладошек.
Ольгерд
Олькша, сын Хорса, был ильменским словеном всего на четверть. Отец его говорил о себе, что он наполовину ингерманландский ягн, наполовину карела, а дедом рыжему верзиле по матери Умиле приходился могучий старик, наполовину свей, наполовину сумь. Но это не мешало Ольгерду Хорсовичу вопить во всю глотку: «Мы – венеды белые, суть Гардарики и гроза Ингрии!»
Род его бабки по материнской линии, тихой старушки Удомли, за три колена до ее рождения ответвился от предков Годины Евпатиевича. Так что Олькша порой называл Волькшу братом. Хотя на деле кто-то из них приходился другому племянником.
Однажды Хорсович попробовал посчитать их родственную связь с Годиновичем. Он пыхтел, теребил мясистый нос и загибал толстые пальцы с обкусанными ногтями. Где-то на прадедах он сбивался и начинал снова. Однако, выложив на песке целый огород щепок, которыми он обозначал колена, Олькша вычислил, что из них двоих он на одно поколение старше.
– Эй, племяшка! – крикнул он Волькше. – Иди сюда, сопля латвицкая.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12