Ясно, что передатчик перевозят с места на место. Несколько раз наши пеленгационные установки чуть не засекли передатчик. Но это лишь дело времени. Мы обнаружим его, и когда это случится, накажем радиста со всей строгостью.
– Как он того и заслуживает! – строго произнес Шарль. Оба собеседника посмотрели на него, он кашлянул. – Такое поведение подрывает взаимное доверие, которое мы стараемся достичь. На что они надеются?
– Полагаю, на какой-то эфемерный выигрыш, – мрачно заметил фон Райнгард. – Все это, конечно, тщетные потуги. Третий рейх такими мелочами не запугаешь. Но их надо проучить. Мы не потерпим такого непослушания.
Гийом развел руками.
– Виноват, но, к сожалению, ничем не смогу вам помочь. Не имею ни малейшего представления, кто бы мог заниматься подобными делами.
– Как я уже сказал, наши пеленгаторы скоро засекут передатчик. Но, думаю, предостережение не помешает. – Произнеся это, фон Райнгард протянул руку и взял фарфоровую статуэтку, стоявшую на полочке над камином. Толстыми пальцами стал поглаживать хрупкий фарфор, едва ли не с нежностью. Потом поставил вещицу на место, его взгляд опять стал суровым.
– Если в этом округе действует ячейка движения Сопротивления, то не исключено, что радиопередачи – только часть их деятельности, – продолжал он. – Как я говорил раньше, эти сопротивленцы все больше нас беспокоят. Этого я не потерплю. Советую предупредить ваших людей, пусть это станет широко известным. Если произойдет какая-то неприятность, я позабочусь о том, чтобы преступники заплатили… полной мерой.
– А если вы не поймаете преступников?
– Тогда я преподнесу памятный урок. Карающий меч опустится там, где он, на мой взгляд, дает наибольший эффект.
Он смотрел прямо на Гийома, в его холодных голубых глазах светилась еле скрываемая угроза.
Из окна своей спальни Селестина видела, как уехал фон Райнгард. Она стояла, напряженная от страха и ненависти, обхватив руками выпуклость живота, словно предохраняя его от опасности и наблюдая, как удалялась по дороге меж высоких кипарисов большая черная машина. Когда напряжение постепенно спало, она негромко заплакала, а потом разрыдалась при воспоминаниях о том ужасе, что случился в Париже. Ее худенькие плечи затряслись, и вся она стояла какая-то согбенная, потрясенная горем и страданием, причинявшим ей почти физическую боль.
О Господи, неужели этот кошмар никогда не закончится? Она думала, что, приехав домой, обретет покой, как будто Савиньи, мирный приют ее детства, остался совсем таким же, каким она его запомнила, – оазисом в истерзанном войной мире. Она, не раздумывая, бросилась сюда, отчаянно нуждаясь в душевном тепле и ласке, которые надеялась найти здесь, чтобы успокоить свои издерганные нервы, свое разбитое сердце. И была ошарашена тем, что и здесь установилось господство немцев.
Войдя в дом и увидя за столом фон Райнгарда, она испытала ужасный шок и в ту ночь подумала, что теперь понимает, что значит быть изнасилованной. Ее пристанище было осквернено. К тому же она отчаянно боялась за своего будущего ребенка. Бессонными ночами Селестина порой задавалась вопросом, не сходит ли она с ума. Но одно, впрочем, было несомненным – беззаботная хохотушка, какой была она когда-то, исчезла навсегда.
Когда ее рыдания стали затихать, Селестина услышала шаги и, приоткрыв дверь, увидела, что по лестнице поднимается Шарль. Он выглядел очень разбитым, заметно постаревшим, с поседевшими раньше времени волосами и лицом, которое теперь редко посещала улыбка, плечи его ссутулились, как будто на него навалилось невидимое бремя. Это, подумала Селестина, тоже дело рук нацистов, которые вошли злом в ее семью и как-то незаметно изменили людей, которых она знала и любила.
– Значит, эта свинья уехала, – сказала она, но все-таки смотрела мимо Шарля на лестницу, будто ждала, что там появится фон Райнгард.
– Да, он уехал, Селестина, милая, не бойся. Он не обидит тебя.
– Откуда это тебе известно? Как ты можешь быть уверен?.. – Она опять заплакала. Шарль обнял сестру за плечи, стараясь успокоить ее.
– Он – ничего. Доверяет нам, как мне кажется… ну, насколько нацисты вообще могут кому-либо доверять.
– Ты не можешь верить им! – всхлипнула она. – Не можешь, Шарль… не должен! А если он пронюхает, чем ты занимаешься…
Шарль слегка насторожился.
– Что ты хочешь этим сказать – чем я занимаюсь?
– Ну… – Селестина подняла голову и умоляюще посмотрела на него своими опухшими от слез глазами. – Извини, Шарль. Понимаю, что знать мне этого не положено, но Кристиан мне все рассказал.
Его пальцы крепче сжали ее руки.
– Что тебе рассказал Кристиан?
– Что воспитатель Ги – на самом деле английский агент, что вы прячете его здесь и работаете вместе с ним. Меня это, конечно, радует… Противно было думать, что все вы просто сборище подхалимов, развлекающих нацистов даже у себя дома. Какое я почувствовала облегчение, узнав, что это просто показуха. Но все равно я очень боюсь. Если фон Райнгард обнаружит, чем вы занимаетесь на самом деле, прямо у него под носом…
– Понимаю, – произнес Шарль. Глаза стали очень суровыми.
– Только не рассказывай Кристиану, что я проговорилась, ладно? – умоляюще попросила Селестина. – Он взял с меня обещание молчать. Он рассердится, если узнает, что я проболталась даже тебе. Я поняла, что вы хотите держать меня в неведении, поберечь на случай, если что-нибудь… что-нибудь случится.
– Полагаю, что так, – сухо отозвался Шарль. Селестина была слишком расстроена и не обратила внимания на странный тон голоса Шарля. Она достала из кармана носовой платок и высморкалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154