Сопение Нинки в полуметре. Противный писк комаров над головой. Что-то их сегодня многовато. Ну, конечно же, неподалеку родник. Шорохи лесные из чащи. То ли мышки, а может ежики. В лесах живности полно.
– Ну? – он невесело усмехнулся. Соня пожала плечами:
– Ничего… звуки разные, лесные.
– А канонаду слышишь?
– Ах, это…
Низкие, рокочущие раскаты доносились с востока и были едва уловимы. Как будто гроза бушевала, только далеко, за линией горизонта.
– То-то и оно, – старшина потянулся за кисетом. Табаку там оставалось на донышке. – Верст за сто палят. Немец-то все дальше уходит. Вот такая петрушка.
– Наши скоро его остановят, – неуверенно начала Соня.
– Могли бы, давно б остановили. И на плечах противника, так сказать, перенесли боевые действия на вражескую территорию. Это я тебе Боевой Устав пересказываю. – Внезапно его охватил гнев. – Трепачи проклятые! Шапками закидаем! И от тайги до Британских морей, Красная Армия всех сильней… Как же. В беге, видать! Так бежим, только пятки сверкают. Не угонишься, без мотоциклетки.
– Что вы такое говорите?! – в ужасе спросила Соня.
– Правду, – сказал артиллерист. – Ты не дрожи, тут ОГПУ нет. А было бы… – старшина погладил винтовку. Соня проглотила язык.
– Я вот что думаю, – в полголоса продолжал старшина, – кто-то там чего-то напутал. – Он ткнул пальцем в небо, видимо, подразумевая кремлевских небожителей. – Кто-то прошляпил, как всегда. – Он показал на восток, – это, понимаешь ли, разгром. А отдуваться знаешь, кто будет? Кого крайним назначат?
Соня потрясенно молчала.
– А нас с тобой и назначат. И таких, как мы. Людей простых, то есть. Понимаешь? Нам теперь кровью отхаркивать. До седьмого пота отдуваться. Не согласна?
Соня стала мрачнее тучи.
– Вот и вопрос, – добавил старшина угрюмо. – А не пора ли с обмундированием расставаться? Пока, понимаешь ли, не поздно. – Он снова взялся крутить в ладонях пилотку с ярко красной звездой.
Если бы с неба сошел Архангел Гавриил, это бы меньше потрясло Соню. Старшина, двое суток бескорыстно опекавший ее и девочку, в одночасье оказался чужаком. Врагом, умело маскировавшимся под личиной друга, чтобы ночью, в глухом лесу, продемонстрировать волчий оскал.
«То-то он к нашим пристать не хотел! – с опозданием дошло до Сони. – Как же я раньше не догадалась?! Он же враг! враг! враг!»
Штампы, заколачиваемые в голову с колыбели, и культивируемые впоследствии на протяжении всей жизни до гробовой доски, заблокировали мозг, как глисты желудок. Соня подумала о бегстве, но, куда денешься от костра, подле какого спит дочурка, в его же, врага, шинели. Вот если бы у Сони был пистолет. Но, пистолета, по счастью, не было.
– Что надулась? – осведомился старшина. – Небось, дезертиром меня считаешь? Так? Врагом народа и все такое? – свернув козью ножку, он глубоко затянулся.
– Беда в том, сестрица, что при таких пирогах моя красноармейская форма нам только во вред. Швабы сцапают, к стенке поставят. Местные поймают, и на березу. У тех вообще разговор короткий.
– Что вы такое говорите?! – не выдержала Соня. – Наши, советские люди?! Зря вы на них напраслину возводите!
– Как же, ваши. – Он прищурился через трескучий костер. – Да с чего ты, сестрица, взяла, что они ваши? А?
– Мы их от гнета белополяков освободили, – отчеканила Соня. Ей даже думать не потребовалось. Просто всплыл соответствующий слоган с агитплаката, – от эксплуатации избавили.
– Так им и расскажешь, когда петлю на шею наденут.
– Да за что в петлю?!
– За что, у голубых фуражек спроси. Это они тут с тридцать девятого лютовали. – Старшина швырнул окурок в пламя. Соня открыла рот, намереваясь обвинить попутчика в измене и вероломном предательстве, когда он неожиданно спросил:
– У тебя что, никого в семье не сажали?
Соня, на ходу, осеклась. Вспомнила отца. Хоть и бросившего ее с мамой, но тем не менее родного. Отец сгинул в лагерях, получив «Десять Лет Без Права Переписки». Народная молва эту зловещую «переписку» совершенно справедливо отождествляла с расстрелом. Соня правду об отце хранила в глубокой тайне. Они некогда с Шаровым договорились молчать о нем, как рыбы. «Не помню, не знаю, не видела. В детстве бросил, и полная амнезия, – поучал Соню герой Халхин-Гола. – Даст Бог, пронесет. А всплывет, не приведи Господи, тогда такую политику гни – слыхала, что враг, и давно отреклась. И вовсе он мне не отец».
– Никого? – немного удивился старшина. – Ну, а у меня, Сонюшка, всю родню вывели. Батю, мамку, дядьев с тетками, брата. – Старшина сжал кулак. Костяшки громко хрустнули. – Брата!
Соня не проронила ни звука. А что ей было сказать? Лицо старшины омертвело.
– А знаешь, за что?
Она покачала головой.
За то, что казаки. И все. Я, чтоб ты знала, с Кубани. Такие места у нас там… сказка, а не места. Реки быстрые, луга зеленые. Житница всей России. К жатве колосья тугие, к земле клонятся. А виноград? А молоко? А сметана? Ложку воткнул, и стоит. Чистое масло. – Старшина перевел дух. Поворошил угли палкой, свернул новую самокрутку. – Так вот все и было, пока Иосиф, вражина проклятая, коллективизацию свою не устроил. Понаехали в станицу ЧОНовцы, и весь урожай изъяли. Кто вякал, с собой уволокли. Брательник с вилами на них кинулся. – Рука с «козьей ножкой» задрожала. – Говорят, в расход его пустили, в Ставрополе Там у них расстрельный подвальчик был. В здании краевого НКВД.
– А родители? – пролепетала Соня.
– На них даже пуль не тратили. Зерно забрали, скотину угнали – хуже татар, честное слово. Вот они с голоду и померли. Вся станица, считай, вымерла.
– А вы?
Старшина потупил глаза. Долго вглядывался в костер, будто рассчитывая в нем прочитать ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21