- Помогите!- слова продавливаются в пересохшую глотку с неимоверным трудом.- Убивают, лю-уди!
- Ну уж врешь,- один из омоновцев чуть отодвигается в сторону, чтобы пропустить банкира ,- кого убивали, того уже убили. Причем замочили наглухо,- добавляет он неизвестно почему.
Левочкин врывается в круг и резко притормаживает, словно налетает на невидимое препятствие - за пивным ларьком, крест-накрест друг на друге, лежат четверо его телохранителей. У всех аккуратно прострелены затылки.
- Глушаки,- авторитетно заявляет один из омоновцев.- Причем явно не местного производства - даже хозяин пивнушки не слыхал выстрелов.
Глава 4. НОЧЬЮ ВСЕ КОШКИ СЕРЫ.
Артур Нерсесович, все еще лежа на мокром асфальте дворика, наблюдает, как засуетились вдруг омоновцы вокруг Левочкина. А когда тот вытянул руку в направлении арки, парни мгновенно рассыпались в цепочку, синхронно щелкнули затворами своих "Кедров" и, перебежав улицу, словно растворились под дождем. Так, отныне счет пошел на секунды.
- Славик, атас,- Аджиев сунул пистолет за отворот куртки и метнулся к сквозному проходу. С балкона второго этажа спрыгнула гибкая фигура и мягко, по кошачьи, приземлилась на четыре конечности. Вдвоем они выскочили в соседний Голованов переулок и сходу впрыгнули в салон малоприметных "Жигулей" седьмой модели, двигатель которых работал на холостом ходу. Не дожидаясь, пока захлопнутся дверцы, водитель резко взял с места, вывернул на Часовую, затем по Балтийской проскочил на красный и через несколько минут "семерка" влилась в общий поток машин на Ленинградском проспекте. Теперь ее не смог бы вычислить сам дьявол. "Ночью и в дождь все кошки серы"- вспомнилось Аджиеву и он усмехнулся. Это же относилось и к Левочкину - вон как метался под стволом из стороны в сторону. А под стволом ли? Он повернулся к Славику.
- У тебя пустые руки. Винтовку, я знаю, ты всегда уносишь с собой. Чем же ты тогда пугал банкира?
- Вот этим,- Славик, ухмыляясь, вынул из кармана кожанки "Лазер"обыкновенный брелок с подсветкой.- Но если потребовалось, я бы достал его из этой штучки,- он похлопал себя в районе пояса, где под курткой грелся безотказный "ПБ 6П9" оснащенный бесшумкой и пламегасителем.
- Не потребовалось,- задумчиво бормочет Аджиев и вдруг хватает за плечо водителя,- а ну, поворачивай назад.
- Да вы что, шеф?- водила пораженно крутит бычьей шеей.- В "обезьянник" захотелось? Четыре жмура плюс попытка угона - менты там свидетелей собирают, как грибы после дождя.
- Цыц, нишкни,- хищно оскалился Артур Нерсесович.- Мои приказания не обсуждаются, а выполняются. Забыл? Так я напомню.
- Пардон,- Колян, больше не возникая, нырнул в первый же попавшийся переулок.
- Нужно узнать, кто разговаривал с Левочкиным и что он знает о банкире дополнительно,- вмиг подобрев, объяснил Аджиев свой приказ.- Еще мне доложили, что шеф этого клуба действует якобы под моей "крышей". Интересно, что еще за родственник объявился у меня? Эх, жаль, посоветоваться не с кем, за год оборвались старые связи, да и порядков новых по Москве понаустанавливали...Ничего, будем ломать, нам не впервой. И все же - Стреляного бы сейчас мне в напарники,- мечтательно цедит Аджиев в темное окошко.- Год назад я был готов ликвидировать его - много знал и слишком быстро стал расти. А сегодня бы обнял, как брата. И все же, как ты думаешь, Славик, что легче: заводить новые связи или попытаться наладить старые?
- А я за поговорку, шеф,- весело откликнулся телохран. "Старый друг лучше новых двух",- по-моему, ее вовсе не балабан сочинял, а?
- Точно,- согласился с ним Артур Нерсесович.- Значит, выходим из подполья. А знаешь что, Колян, хрен с ним пока, с этим "Клондайком". Может там и вправду хипеж поднялся. Но мы туда все-равно наведаемся, чуть позже. А пока крути баранку домой.
Домой - это значит в Мытищи. Там у него на окраине, почти в лесу, стоит двухэтажный домик из итальянского кирпича на одиннадцать комнат. Третий этаж - круговая застекленная мансарда - художественная мастерская. В этот дом он вернулся из Швейцарии, сюда же привез Елену с ребенком. Максимке полгода. У малыша такие же пронзительно-черные глаза, как у Аджиева, и такой же орлиный профиль. Артуру Нерсесовичу положено любить своего сына. Он его любит, но как-то не так, как хочется. У Максима есть все: роскошная австрийская коляска с пневмоподкачкой, лучшие комбинезончики и белье, полно игрушек и две заботливые няни из фирмы "Домашний уют". Еще у него своя кормилица - молоко у Елены пропало сразу же, как только она родила ребенка. Но при каждом взгляде на малыша Аджиеву чудится в повороте маленькой головки что-то от Азольского. И тогда слепая ярость поднимается откуда-то из закоулков души Артура Нерсесовича и он готов исстребить всех Елену, так и не пойманного тогда Ефрема Борисовича и даже ни в чем не повинное маленькое существо - Максима.
Жену вылечили в Швейцарии. Знаменитые лекари попутно открыли у нее особый талант к живописи маслом. И Елена ухватилась за это открытие, как Максимка за первую в своей жизни погремушку. Она теперь целыми днями, а то и ночами, пропадает у мольберта. Рисует все, что увидит: природу, людей, кошек и голубей на карнизе. Получается очень похоже, но писаны картины так аляписто, такими широкими размашистыми мазками, что Артур Нерсесович прячет очередную, едва жена закончит ее. Боясь выставлять их на обозрение - как бы ее снова не признали сумасшедшей.
Второго диагноза она не переживет, это уж точно. Но мансарду для нее он пристроил.
Там, вдали от России, его любовь к Елене вспыхнула с такой силой, что дошла почти до исступления, обожествления этой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106