Если бы не...
- Оксанка, лежать!- Аджиев властно указал на мягкий диван-кушетку под одной из стен холла. Он был уже пьян - разовая четырехсотграммовая доза ямайского рома крепостью в шестьдесят градусов сделала свое дело. Девушка колеблется недолго - хозяин может рассвирепеть и ночевать тогда придется под дождем. И вот уже развязаны тесемки, тонкий китайский шелк водопадом стекает по стройному телу, Оксана покорно ложится накушетку, а ее широко открытые глаза устремлены сейчас куда-то вверх иполны невыссказанной мольбы о прощении.... Аджиев набрасывается на нее, словно разъяренный лев на свою добычу. Нет, совсем не тело кормящей няни маячит сейчас перед его залитыми спиртным глазами - непокорная Елена лежит под ним, плененная сухими жилистыми руками. И Артур Нерсесович, вцепившись в тугие набухшие груди, с силой вдвигается в эту непокорную плоть - раз, другой, третий...
- Сопротивляйся, сопротивлйся же, элитная сука!- он наотмашь хлещет ладонью по гладкой щеке. Оксана уже всерьез начинает отчаянно брыкаться под его все еще сильным телом и этим только усугубляет положение: Аджиев, заломив ей руку, резко переворачивает на живот и берет ее сзади, вгрызаясь в неподатливое тело с яростью отбойного молотка. Оксана стонет от режущей боли, затем отчаянно кричит. Вместе с ней в унисон кричит "китаец", содрогаясь в приступах всепоглощающего оргазма... Внезапно наверху раздается еще один тихий вскрик, а потом громко хлопает дверь - словно выстрел из ружья. И эти звуки отрезвляет Аджиева настолько, что он встряхивает головой и сваливается с кушетки на мягкий ворс ковра, откуда устремляет на Оксану непонимающий взгляд. Который начинает проясняться по мере того, как до Артура Нерсесовича доходит, что он только что сотворил с этой девченкой. И он поднимается на колени и так, на коленях, подползает к кушетке.
- Оксанка, прости меня, старого идиота! Клянусь не знал, не ведал, что творил. Приступы это у меня такие, ты же знаешь. Ну, простишь старика?молил о пощаде Артур Несесович, играя одному ему сейчас известную роль.
Оксана уже знала, что за этим последует - не впервой.
- Прощаю и милую,- произносит заранее отрепетированную фразу. И Аджиев расцветает, услышав ее. Он только что согрешил, да. Жестоко согрешил.
Но и покаялся ведь, тут же, не отходя, как говорится, от кассы. Его простила обиженная им жертва - значит, должен простить и Бог. А как же?
"Блажен кающийся"...ну и так далее. Артур Нерсесович натягивает штаны, и вскоре бросает на колени одетой в халат Оксаны пару бриллиантовых капелек, обрамленных тончайшей платиновой вязью.
- Это тебе за мой проступок.
Оксана понимает - конечно, не ей покупались эти сверхдорогие серьги. Но расстаться с такой красотой - лучше умереть, не сходя с места. И она улыбается хозяину сквозь гримасу боли.
- Вы уже прощены, Артур Нерсесович,- и затем, после многозначительной паузы,- мной прощены.
Аджиев вспоминает молящий взгляд Оксаны, хлопнувшую наверху дверь, сопоставляет...
- Елена Сергеевна сверху видела все,- говорит утверждающе.
Оксана, закрыв глаза, кивает подтверждающе.
- А еще...охранник...через стекло.
- Сгинь,- Аджиев бледнее мела.- Иди к Максимке.
Осканы уже нет в холле.
- Ну и плевать!- "китаец" ожесточенно плюет на дорогой персидский ковер прошлого столетия. - Пусть смотрят. И видят, кто в этом доме хозяин,он вновь хватает бутылку с ромом и, не чувствуя уже ни горечи, ни суши, хлебает из горла, словно минеральную воду. А через десять минут валится почти без сознания на ту же кушетку, с которой не так давно скатился. Свет приходится выключать охране.
Утром Аджиев просыпается в своей спальне, раздетый, укрытый махровой простыней, источающей запах морозного утра. Но воспоминания, неотвратный кошмар прошлой ночи лезут в мозги вместе с головной болью. И к тому же этот премерзкий запах изо рта - словно дерьма вчера наглотался сверх всякой меры. Да уж, аллегория что надо,- морщится Артур Нерсесович, вспомнив почти все: засада возле "Клондайка", уход от погони, странный взгляд Елены, потом эта Оксана... Действительно дерьмо. Но ведь не все же плохо было вчера что-то хорошее, ностальгически-светлое промелькнуло вспышкой в сознании. И тут же пропало. Что? Аджиев напряженно морщит лоб, пытаясь ухватиться за ускользающее видение, как утопающий за соломинку - голова тут же взрывается адской болью в обоих полушариях. Будь ты проклята, Ямайка, вместе со своим самогоном!
В дверь спальни тихо стучат и на пороге возникает все та же Оксана свежеумытая, с пышной гривой темно-каштановых волос и обольстительно-змеиной улыбкой на пунцовых, не испоганенных помадой губах. В руках - расписной поднос, а на нем жестовский кувшин. Сейчас она явно не по интерьеру. Аджиев морщится, словно к головной боли прибавилась еще и зубная - память предательски подсовывает ему совсем иную картинку.
- Ну, зачем пришла?
- Кричали, Артур Нерсесович,- пожимает плечами Оксана - ни дать ни взять вылитый Саид из "Белого солнца пустыни". Оказывается, проклятие Ямайке прорвалось даже через дверь спальни. А она что, стояла за дверьми и подслушивала?
- Рассольчик вот, из малосольной капусты. По маминому рецепту с Еленой Сергеевной квасили,- Оксана доверчиво подсовывает Аджиеву кувшин. В нос шибает настолько крутым пряным запахом, что у него помимо воли начинается слюноотделение, а рука сама тянет кувшин ко рту. Кисло-сладко-соленый ядреный напиток приятно холодит внутренности, из головы куда-то девается боль, а мысли выстраиваются в положенную им цепочку. И сразу вспоминается холодно-белая простынь на холсте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106