Мой дед Федот Потапыч был в плену у словечка "Ужо". И оно украсило его как пожизненная кличка: дед Ужо, Федот Ужо.
Наряду с хлебопашеством он занимался еще пчеловодством. Было оно у дедушки изо всех дел самым хлопотливым и невыгодным.
- Чего ж ты занимаешься им?! - дивились соседи. Федот отвечал:
- Охота ужо пуще неволи. Любовь ужо сильнее тюрьмы. За нее, за любовь, многие в тюрьму идут. Так-то. Ужо.
На ближайшей к дому сенокосной поляне дедушка завел настоящий пчельник: посадил липы, посеял медоносные травы, поставил ульи - дуплянки, построил омшаник и огородил все забором. За этой большой заботой пошли малые, но постоянные - весной выставлять ульи на солнце, до поздней осени держать в порядке, на зиму прятать в омшаник, иногда брать из них мед, а иногда, наоборот, добавлять. И самое хлопотливое - хранить пасеку от вороватых охотников до чужого.
Сперва такие охотники поступали милостиво - брали только часть меду и ульи оставляли на местах. А потом... потом... Федот отлучился из пчельника до дому, охранять ульи оставил собачонку Жучку. Была она умнущая, крепко знала все собачье дело. И вдруг залилась таким лаем, какой полагался только на медведя. Федот обратно на пчельник.
А там... Ворота сломаны, ульев штук пять повалено, одного нет совсем. Жучка заливается уже далеко от пасеки в лесу. И туда ведет явный медвежий след. Федот схватил топор и по этому следу. Ружья у него не бывало в руках, всегда занимался только самыми мирными делами: сеял хлеб да водил пчел.
Версты через две догнал вора. Обняв улей передними лапами, большущий медведь шастал на одних задних совсем как человек. У реки на полянке он остановился, сломал надвое улей и начал жрать, что было в нем - воск, мед, пчел. Жрал все сразу. Жучка яро лаяла. Медведь будто и не замечал ее. Но, увидев дедушку, поднялся на задние лапы и зарычал так громко и грозно, как могут только медведь да гром в небе. Жучка, поджав хвост, кинулась к деду, а дед кинулся домой.
С той поры медведь то и дело появлялся около пасеки. Дедушке не было отдыха ни днем ни ночью.
- Надо убить косолапого, - твердили кругом все охотники. А дед не соглашался.
- Я ни ружья, ни рогатины не брал в руки.
- Мы подмогнем, мы на него облавой, - твердили охотники.
- Не, не, - отмахивался дед. - И сам не пойду, и вам не позволю. Медведь-то мой. Одного убьешь - другой придет, тут медведей полон лес.
- И другого убьем, - храбрились охотники.
- А я не хочу злить медвежий народ. Нам долго ошшо жить рядом с ним. Нельзя ужо злить. Я попробую уладить мирком да ладком, - воркотал дедушка.
И тянулось так два лета. Медведь за это время унес еще три дуплянки, с полдесятка дымокуров, выломал широко вокруг пасеки все гнилые пни. Видя, что дедушка часто возится с дымокурами и деревянным гнильем, он, знать, думал и в них отыскать мед.
Дедушка похудел и потемнел лицом от недосыпа и думы, как избыть медвежью напасть. В конце второго лета дедушка вдруг начал светлеть и повторять веселей прежнего:
- Уладим ужо. Уладим мирком да ладком.
Я попробовал выспросить, что он придумал, но дед оборвал меня:
- Учись ждать. Торопятся только блох ловить. Ужо.
В ту осень я поступил учиться в соседнее село и не мог видеть всего, что делал дедушка. Он съездил в город, привез с чем-то бочонок и спрятал его в омшанике. Перетаскал туда же на зиму все ульи, кроме одного, и сказал про этот улей: "Пожертвую его медведю". Затем долго возился с этим ульем. Почему-то перевел Жучку из пчельника в деревню, во двор, посадил на цепь. И наконец объявил:
- У меня все, дальше ваш черед.
- Что надо, дедушка? - мы подскочили к нему.
- Глядеть ужо во все глаза на последний улей. Когда увидите медведя бегите ко мне. Но без крику, без шуму.
Это так заинтересовало и малых и больших, что вся наша семья оставила на произвол домашний скот, птицу, огород и уперлась глазами в улей. Дедушка сел на скамеечку у ворот.
Вскоре показался медведь. Шастает спокойно, как хозяин, на всех четырех лапах, прямо к улью. Мы все подскочили к дедушке:
- Теперь нам что делать?
- Глядеть тихо.
- А можно поближе?
- Пока рано. Ужо.
Медведь обнял улей, вынес из огорожи, положил наземь, нетерпеливо запустил лапу в дупло, потом быстро выдернул и жадно сунул себе в пасть. С лапы капало что-то темноватое, но, видимо, совсем не то, что ожидал медведь. Он выдернул лапу из пасти, замотал головой, зарычал сердито.
- Дедушка, можно ближе? - взмолились мы.
- Ну, пошли, - согласился он.
Мы остановились так, что было хорошо видно и медведя и улей. Зверь, либо не чуя нас, либо не желая обращать внимания, раз за разом запускал в улей лапу, как можно глубже, по самое плечо, скреб там когтями. Но вместо меда неизменно доставал смолу. Аизнув ее, он начинал плеваться, трясти головой, лапами, вытирать их о грудь, о бока. Но смола не стряхивалась, не вытиралась, а только расползалась шире, на морду, на шею, на все тулово.
Медведь рассвирепел, разорвал улей надвое, сунулся мордой в одну половинку, потом в другую - везде была смола. Она залепила медведю глаза. Он принялся вытирать их и залепил еще сильней. Тогда в ярости он кинулся на траву, засыпанную осенними опавшими листьями и всяким лесным мусором, тер лапы, морду, валялся с боку на бок, с брюха на спину. Мусор и листья густо, пестро облепили всю медвежью тушу. Зверь стал смешным чучелом. Уморившись и окончательно ослепив себя, он медленно, ощупью побрел в свой лес.
Дедушка крикнул ему:
- До свиданья, сосед-пчеловод! Приходи ужо в другой раз, угощенье осталось у меня.
На другое лето мы встречали этого медведя в малинниках. Постепенно он проморгался, продрал свои глаза, но грязным, просмоленным остался навсегда и пасеку деда обходил далеко стороной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21