Сволочи! Советский строй - самый справедливый. Ленин - вот наш бог! Земной шар трудящихся и крестьян - вот наша Родина!
Да, она давала им прикурить. А теперь монашка привозит ей гостинцы. Удивительно. Где же торба? Так жрать охота.
Андрюха вспомнил, что сумка, в которой наверняка есть что пожевать, осталась лежать у изголовья спящей девушки. Но он побоялся её потревожить. Еще подумает что плохое и убежит.
Впервые после возвращения он был трезв и рассудителен. Появление девушки в монашеском обличии всколыхнул пропитую душу. Жалость и давно забытое чувство притяжения к женщине больно кольнуло в сердце и окатило жаром все тело.
Так было однажды в его жизни, когда забросила нелегкая на бабий остров Шикотан, где в наглухо задраенном трюме, схоронясь от рыбного начальства, он увозил на Материк истосковавшуюся по любви Любашу. И так не хотелось, чтоб сейчас снова повторилось разочарование.
Не успев отойти от берега, девица нырнула в кубрик к матросам и решительно отвергнула притязание спасителя. Он не злился на Любашу, нет. Куда бы её привел? Где бы зажег с ней семейный очаг?
Он влюбился в неё сразу, как только увидел в промозглом цеху. Она стояла на конвейере вместе с другими женщинами, чистила рыбу. Полуметровые туши легко поддавались ножу с широким лезвием, Любаша, толстенькая, румяненькая, разгоряченная, в тяжелом до колен фартуке, украдкой поглядывала на Андрея набирающего в бидоны пресную воду. Ловкими движениями она отсекала голову, распарывала брюшину, не вынимая ножа, выскабливала внутренности и сгребала их в массивный бак. Андрей следил за водой и не заметил, как она подошла и с хитринкой в глазах звонко пропела:
- Парень, возьми меня замуж. Я буду верной женой.
При этом она беспрестанно улыбалась, оборачивалась на сразу застывшую бригаду, вертела окровавленным тесаком, смахивая рукой прилипшую к волосам чешую.
Андрей всегда поступал с женщинами порядочно (Бомжихи по пьянке не в счет). Когда был молод, с необъятной силою, когда вешались на шею, предлагая провести ночь где-нибудь на заимке - тут сам бог велел не ударить в грязь лицом, помочь обделенных лаской вернуть веру в истинное предназначение. Но такого жара в груди, как было с Любашей, он не испытывал никогда. То ли боялся, то ли видел в них будущую мамашу. Как представит аж дрожь берет.
На безумном острове, где забытые мужчинами амазонки в буквальном смысле сражались за обладание хоть каким-нибудь мужичком, там, на Шикотане, среди необузданного гарема, только она зажгла этот огонь, называемый любовью.
И вот теперь, спустя годы, в темноте коридора Андрей испытывал то же необъяснимое состояние теплоты, окрыленности и боли одновременно. Отметая мысли о жратве и куреве, он ещё долго глядел на прикрытую дверь комнаты, боясь пошевелиться и разбудить скрипучими половиками девушку. Он ещё долго ворошил память, разгребая никчемную жизнь, как золу в топке, и выявлял в ней угольки погасшего когда-то огня. Не обращал внимания на отекшую шею, на онемевший затылок, вдавившийся в упругую резину мамашиных сапог.
Он снова видел открытую улыбку Любаши, усеянный чешуей тесак, облака в иллюминаторе, кровавое багряное пятно и селедку, выброшенную косяком на скалистый берег. То и дело возникала мамаша с ремнем, требующая отсчет и сдачу.
Андрюха проснулся от до боли знакомого запаха. От него он сходил с ума, таская бочки в Находке, от него все кишки выворачивало, когда вытаскивал из кипящего котла вываренную робу команды, это он не давал овладеть Любашей в задраенном трюме. Он, как ржавчина, разъедал его душу, преследовал, затягивал неразрывной сетью. Думал, что в Москве этот проклятый запах селедки отстанет и улетучится навсегда.
Он поднялся и тихонько заглянул на кухню. На подоконнике лежала буханка черного хлеба, рядом стояли три литровые банки с вареньем, медом и ещё с чем-то, из бумажного пакета вываливались веточки зеленого лука, придавленные головками чеснока, их целлофанового пакета выглядывал шмат бледно-розового сала. На плите в эмалированном половом ведре варилась картошка.
Вчерашняя гостья сидела в углу на корточках, отодвинув батарею неприемных бутылок, и держала в руке серебристую селедку. Не видя Андрея, она с трудом оторвала голову, неловко запустила во внутрь указательный палец и выдавила их неё загустевшие молоки.
Андрюха задергал носом и проглотил слюну. Склизкие молоки текли по руке монашки, сок капал на юбку. Она подобрала её, уселась на колени и стала очищать тонкую шкурку селедки. Та рвалась у подбрюшины, цеплялась за плавники и, увлекая за собой полоски нежного мяса, лопнула у хвоста. Андрея передернуло.
Монашка положила очищенную ребешку на газету, вытерла куском обоев пальцы и принялась за другую. Селедочный запах удвоился и, вобрав пар булькающей картошки, ароматы черняшки и зелени, так ошарашил Андрюху, что он поперхнулся слюной и чуть не потерял сознание, удержавшись за дверь. Девушка подняла глаза и улыбнулась:
- Проснулись? Мойте руки и будем завтракать.
Это было сказано так приветливо и ласково, что Андрей не сразу понял о чем речь, невольно обернулся, чтоб увидеть того, кому они предназначались.
- Ну же, - ещё нежнее улыбнулась она, снимая платок и распуская волосы, - проходите.
Девушка встала, пошатнув звонницу бутылок, отодвинула лук, освобождая место, и засуетилась у плиты. Покончив с делами, она посмотрела на Андрея, но он стоял, не двинувшись с места, отрешенно глядел на селедку и плакал.
- Ну что Вы. Все будет хорошо. Только не пейте больше, ладно? приблизившись, прошептала она.
- Ладно, - закивал Андрей, опустил глаза и направился к подоконнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25