.. Умер, решил старик.
Ан нет. Его босые ноги нетвердо ступали по мерзлой земле. Он шел в кромешной тьме, шел наугад. Сначала медленно и осторожно, боясь запнуться и упасть, затем все быстрее и быстрее, пока, наконец, отчаяние и страх перед неизвестностью не овладели им, и тогда он побежал изо всех своих сил... Он бежал, часто спотыкаясь и падая, торопливо вставая, затем снова падая и снова вставая, бежал неведомо куда...
И чудо свершилось... Прямо перед ним возникло холодное голубое свечение, и через минуту его привыкнувшие к темноте глаза ослепила ярчайшая вспышка света, а когда он наконец смог видеть, прямо перед ним посреди огромного пустынного поля стоял величественный трехэтажный особняк... Не дом, а настоящий дворец, доверху заваленный золотом, серебром и драгоценностями... С гаражом на 12 самых дорогих авто, с отделанным мрамором бассейном, с прекрасным ухоженным садом, с подъездом, обстреливаемым глазками телекамер...
Уж он-то знал, кому принадлежит этот дом. Им владела семья Добсонов, известных в городе Санта-Фе адвокатов. Но этот же самый дом стал тюрьмой для прекрасной Джоанны. Какие только муки она не вынесла в этих стенах! И за что? За любовь к мужественному Карбуччио! А ее сестра Немезида!? Какие только козни она не строила, лишь бы помешать строптивому Сириусу любовнику своей подруги! А этот Сириус оказался подонком, да-да, обычным подонком, потому что он предал свою любовь к Джоанне. И девушка сейчас оказалась в сложнейшей ситуации - от нее отрекся родной отец Добсон-Старший... Чем же закончится это неравное противостояние? Он должен узнать, он обязательно должен узнать конец этой интереснейшей истории!..
Павел Григорьевич открыл глаза и обнаружил себя лежащим на ковре посередине комнаты рядом с упавшим стулом. Болела правая нога - видимо, он ушиб ее при падении. Острая боль от сердца отзывалась по всему телу... Ага, ясно, опять... Опираясь на стул, он осторожно поднялся и, шаркая ногами по полу, пошел на кухню. Там он открыл шкафчик, порылся в коробке, нашел лекарство, проглотил таблетку и запил водой из стакана.
Затем вернулся в комнату и упал на кровать. Заскрипела металлическая сетка под тяжестью тела. Немного полегчало. Жить, он должен жить, подумал Павел Григорьевич. С каждым днем делать это становилось все труднее и труднее - каждое утро снова поднимать камень для того, чтобы вечером он проехался по тебе.
Одна радость осталась, одна отдушина... А ведь он помнил, как год и три месяца назад, когда еще только показывали первые серии, он плевался и поносил на чем свет стоит бедных латиноамериканцев и директоров телевидения: "Что показывают-то, а? Совсем одурели! Они нас, что ли, совсем дураками считают?" Но прошло совсем немного времени - месяц-другой, и Павел Григорьевич втянулся и замолчал. Теперь уже он смотрел каждую серию дважды: утром - натощак, и вечером - за чашкой чая "Бодрость", смакуя каждую деталь.
Ему определенно нравились эти смуглые люди со жгучими глазами и душами нараспашку. Он находил в них проявления чувств, с которыми не сталкивался в течение всей своей семидесятивосьмилетней жизни. Они были обуреваемы гибельными страстями - он же жил спокойно и размеренно. Заведовал кафедрой общего и частного языкознания. Про него тогда многие говорили: "Языкознание преподает? Язык у него, конечно, хорошо подвязан, и он это знает".
Он был трижды женат, причем, второй раз - на аспирантке, которая была моложе его на пятнадцать лет. Но все прошло, и вот уже он - дряхлый немощный старик. Как он когда-то воротил нос от старых людей и про себя укорял их за бездеятельность и никчемность. И хотя даже и сейчас он был не чужд занятиям наукой ( так, например, иногда после обеда он почитывал труды академика Потебни ), делал он это скорее по привычке, нежели по желанию. Просто приятно было иногда ощутить свою причастность к духовной культуре, и тогда он брался за Геродота и, с трудом разбирая полузабытый греческий, вникал в описание жизни и быта скифов. Но происходило это все реже и реже, и после того, как семь месяцев назад умерла жена, прекратилось и вовсе.
У него стало пошаливать сердчишко, и теперь достаточным стало простое лежание на кровати и погружение в себя. Он замкнулся в себе и все дальше и дальше отдалялся от живых, и, конечно, если бы не "Разбитые сердца в доме Добсонов", он бы полностью изолировался от общества. Два раза в день - после утреннего показа очередной серии и перед вечерним - он выходил на крыльцо подъезда своего двухэтажного дома и летом слушал, как судачат немолодые жильцы на скамейке, а зимой - отпускал односложные замечания соседям типа таких: "Добсоны - это ведь кино, это же не на самом деле..." или "Да я думаю, она выкрутится, она ведь смышленая девушка."
Он давно уже смирился с одиночеством. Он давно уже поставил крест на своей жизни. Он считал, с ним уже все было ясно. Неясно было с Джоанной. Как сложится ее жизнь в доме Добсонов после его смерти? Найдет ли она свое счастье с благородным Марком или снова вмешаются жизненные силы и расстроят союз двух любящих сердец? Он не может умереть, прежде чем закончится сериал...
Он почувствовал, что боль утихла. Дышать стало легче. Он осторожно встал с кровати, аккуратно поднял стул и сел к столу. Посмотрел на настенные часы. Перед ним лежал серый лист бумаги в клеточку из школьной тетради сына, много лет назад сгоревшего с мотоциклом. Сколько раз он представлял его участником чемпионата мира по мотогонкам, гонщиком "Серебряной мечты", и хвастался его победами перед приятелями-пенсионерами, хотя на самом деле он по пьяни поехал на своей раздолбанной "Яве" в магазин за водкой, и искра при зажигании воспламенила бензобак и сын заживо сгорел вместе с мотоциклом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43