Вот испытующе смотрит хитрый балагур, сторож. Мол, что поделаешь, бывает. Михаилу Николаевичу вдруг нестерпимо хочется подойти к сторожу, сесть рядом на крылечко и вот так, неторопливо покуривая, рассказать обо всем. Он с трудом сдерживается: этого еще не хватало.
Особенно пусты и страшны вечера. Прямо некуда ткнуть себя.
"В кино, что ли? Как раз новый фильм".
Пошел. Но у самой кассы вдруг кольнуло:
"Люди-то... Коситься будут. Мол, двух человек загубил - и хоть бы хны. В кино топает..."
Торопливо отошел от кассы, будто и не собирался брать билет, будто так, ненароком, оказался возле яркой афиши.
* * *
Вернулся как-то Михаил Николаевич из больницы совсем убитый. Не ел, газет не читал. Лег на кушетку, отвернулся к стене и молчит. Таисия Никифоровна очень даже понимала, в чем причина.
Назначили на операцию совхозного конюха Петра Савельева. И операция-то ерундовая: свищ на ноге. А Петр Савельев - мужик грубый, на язык занозистый - возьми да и брякни, прямо при Михаиле Николаевиче:
- Пусть других свежует! Я ему не кролик!
Лежит Михаил Николаевич, к стене отвернувшись, а Таисия Никифоровна тихонько ходит и все вздыхает.
Да, обидно. И за Михаила Николаевича обидно, и за больницу свою поселковую. Девятнадцать лет работает тут Таисия Никифоровна. Сжилась с больницей, сроднилась.
Честно говоря, никогда здесь толкового хирурга не было. Умного, смелого, знающего. Один появился и вот - незадача!..
Вздыхает Таисия Никифоровна. Да и как не вздыхать?!
"Уедет. Беспременно уедет".
Таисия Никифоровна никогда подолгу не жила в большом городе. Так, наездами лишь. Может быть, поэтому далекий Ленинград кажется ей сказочно красивым и ослепительно ярким. Там на каждом проспекте, на каждой площади фонтанами бьют радость и веселье.
Поэтому, верно, и Михаил Николаевич кажется ей почти героем. Такой образованный, такой деликатный, и притом сызмала привыкший к "чистой" и удобной городской жизни, - и вдруг сам, безо всякого нажима, променял чудесный Ленинград на их глухомань.
"Уедет, - вздыхает Таисия Никифоровна. - Беспременно уедет".
На следующее утро Михаил Николаевич заказывает по телефону разговор с Ленинградом. На проводе Ленинград лишь ночью, один час, с двадцати трех до двадцати четырех.
Таисия Никифоровна слышит, как главврач звонит в райцентр, на почту, как телефонистка Рита - ее голос все в районе наизусть знают, - видимо, говорит, что весь час уже занят, но Михаил Николаевич настаивает, просит, мол, "очень нужно", и Рита, наконец, милостиво уступает, обещает вклинить его вне очереди.
"Так, - качает головой Таисия Никифоровна. - Приспичило. Ясно дело, папашу попросит... помочь..."
Она почти угадала. Михаилу Николаевичу действительно вдруг нестерпимо захотелось поговорить с отцом. Нет, он не собирается ни о чем просить. Просто поговорит. Узнает, как они... Звонит ли Нина? Может быть, спросит, что в последний раз давали в Филармонии? И какая погода сейчас в Ленинграде? Тоже дождь?
Так думал Михаил Николаевич. Как и многие люди, он чуточку хитрил, обманывал сам себя. Вообще-то, в глубине души, ему любопытно было: свободно ли еще место в клинике Военно-Медицинской академии, которое ему раньше предлагали?
Нет, он не спросит об этом, но, если отец сам скажет...
"А все этот конюх, этот Петр Савельев, - переживает Таисия Никифоровна. - Довел человека..."
Весь день она ходит по больнице хмурая, молчаливая, погруженная в какие-то свои, трудные думы.
Часов в десять она входит в кабинет главврача.
Михаил Николаевич один. В больнице тихо. Больные уже или спят, или готовятся ко сну.
- Вы? - говорит Михаил Николаевич.
Он удивлен. Ведь Таисия Никифоровна дежурила сегодня в утро. Что она так поздно делает тут?
- Просьба у меня... Личная просьба, - запинаясь, произносит Таисия Никифоровна. - Вы уж не обессудьте...
- Пожалуйста, пожалуйста!
- Вот ведь незадача, - говорит Таисия Никифоровна. - Допекло. Все крепилась, а пришлось-таки вас обеспокоить. У меня давно так и тянет, так и тянет... Старость, что ль?.. Уважьте, уж будьте ласковы...
Говорит она нескладно, длинно, но Михаил Николаевич не перебивает. Он уже знает: больным зачастую трудно начать разговор с врачом. Особенно женщинам.
- Вот тут... Так и режет, - наконец выдавливает Таисия Никифоровна и дотрагивается рукой до живота.
- Посмотрим, посмотрим, - бодро произносит Михаил Николаевич.
Это он перенял у отца. Боли в области живота - может быть, пустяк, а может быть... Обычно, чем грознее симптомы у пациента, тем бодрее был голос отца.
Он осматривает Таисию Никифоровну. Как и все женщины, даже проработавшие много лет в больнице, она смущается, показываясь знакомому врачу-мужчине. Всегда проще, когда врач - чужой.
А тем более Михаил Николаевич - такой молодой...
Осмотр длится недолго. К счастью, случай четкий, вполне определенный. Теперь голос Михаила Николаевича бодр без наигрыша.
- Пупочная грыжа, - говорит он. - Сто лет проживете.
Михаил Николаевич и не догадывается, что Таисия Никифоровна еще два года назад обследовалась и выяснила: грыжа. Знает она и другое: можно эту грыжу оперировать, а можно и подождать.
Но она и виду не подает, что диагноз не нов.
- А это опасно? - спрашивает она. - Нужна операция?
Михаил Николаевич улыбается.
- Все мы, медработники, одинаковы! Другого лечить - тут мы боги! А как сами заболеем - сразу теряемся. Пупочная грыжа - что ж тут страшного? А операция... Можно сейчас, а можно - и через годик.
Таисия Никифоровна долго молчит, губы ее строго поджаты.
- Нет уж, - говорит она. - Коли нужно резать - значит, режьте. Сразу. У меня нрав такой. Иначе буду не жить, а только свою грыжу обдумывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31