Посему, пожалуйста, старайтесь владеть собой и не бойтесь того,
что я намереваюсь вам показать. Подойдите к этому окну и сохраняйте
спокойствие и хладнокровие.
Он взял меня за руку, дабы подвести к одному из двух окон,
расположенных в длинной стене этой комнаты, окутанной зловонием. Едва его
рука, лишенная перчатки, коснулась моей, меня пронзил холод. Я сразу захотел
отстраниться. Но тут же вновь подумал о кошмарной пустоте реальности и
отважно приготовился следовать за ним всюду, куда бы он меня ни повел.
Оказавшись у окна, он раздвинул шелковые желтые портьеры и устремил взор во
тьму, окружившую дом. В первое мгновение я не увидел ничего, за исключением
танцующих далеко-далеко мириадов крошечных искр. Затем, словно бы отвечая
незаметному движению его руки, на небе ослепительно вспыхнула зарница, и
глазам моим предстало море роскошной листвы свежей листвы а не грязных крыш,
какое обязано было бы породить воображение здравомыслящего человека. По
правую руку от меня коварно серебрились воды Гудзона, впереди же, в
отдаленьи, я видел губительные блики обширной солончаковой топи, усеянной
пугливыми светляками. Вспышка угасла, и зловещая ухмылка заиграла на
восковых чертах старого колдуна-некроманта.
- Это было еще до меня... до прихода нового сквайра. Прошу вас, давайте
сделаем еще попытку.
Меня охватила слабость, я ощущал дурноту, худшую, чем от нелепой,
ненавистной современности проклятого города.
- Боже милосердный! прошептал я. И вы в силах проделать то же с любым
временем!
Когда он, кивнув, обнажил почерневшие корешки некогда желтых клыков, я
вцепился в портьеру, чтобы не свалиться, однако он привел меня в чувство,
вновь прикоснувшись к моим пальцам своей жуткой ледяной рукой, и снова
сделал неуловимое движение.
Снова яркая вспышка на сей раз уже над сценой, не вполне знакомой. Это
был Гринич, Гринич, такой, каким он был некогда с известными и поныне рядами
домов и особняками, но также с чудесными зелеными полянами, лугами и
заросшими травой лужайками. Болото по-прежнему поблескивало вдалеке, но еще
дальше мне были видны пирамидальные крыши будущего Нью-Йорка, Троицу, собор
святого Павла и возвышающуюся над округой кирпичную церковь, и надо всем
завесу дыма, струящегося из труб. Я с трудом дышал. Дух мой стеснился, но не
столько от самого зрелища, сколько от открывшихся мне возможностей; от того,
что могло быть вызвано моим воображением.
- Можете ли вы... посмеете ли вы... пойти еще дальше? с благоговейным
трепетом произнес я, и на некую долю секунды мне почудилось, будто он
разделяет мое желание. Но по его лицу вновь скользнула зловещая усмешка.
- Еще дальше? То, что я видел, погубит вас и обратит в каменную статую.
Назад, назад вперед, вперед. Слушайте, а вы не пожалеете об этом?
Мрачно пробурчав себе под нос последние слова, он повторил свое
незаметное движение. И тут же небо озарила вспышка более ослепительная, чем
обе первые. В течение трех секунд передомной промелькнуло дьявольское
зрелище. Глазам моим предстала картина, которая долго будет терзать меня в
кошмарных снах. Я видел преисподнюю, где в воздухе кишели непонятные
летающие объекты. Под ними же раскинулся сумрачный адский город с вереницами
огромных каменных башен и пирамид, в богохульной ярости стремящихся в
подлунную высоту, и в бесчисленных окнах пылали сатанинские огни. И, скользя
взглядом по омерзительным висячим галереям, я увидел жителей этого города,
желтокожих, косоглазых, облаченных в гнусные шафранно-красные одежды. И они
плясали, как сумасшедшие, под лихорадочно бьющиеся синкопы литавр, гром
невероятных щипковых, яростные стоны засурдиненных труб, чьи беспрерывные,
бесконечные рыдания вздымались и падали, словно полные скверны и уродства
волны асфальтового моря.
Я смотрел на эту картину, мысленно представляя себе ту нечестивую
какофонию звуков, что ей сопутствовала. И это превысило все ужасы,
порожденные городом-трупом в моем мозгу. Забыв о приказании хранить тишину,
я отчаянно завопил. Я кричал и кричал, не в силах сдержать напряжения
нервов, так что стены вокруг меня задрожали.
Потом, когда погасла вспышка зарницы, я заметил, что хозяина моего тоже
бьет дрожь. Взгляд, выражавший неподдельный ужас, отчасти пересиливал кривой
оскал гнева, вызванного моей несдержанностью. Он пошатнулся, вцепился в
портьеру, как я совсем недавно, и начал дико вращать глазами и головой,
словно зверь, загнанный в ловушку. Бог свидетель, у него были на то причины.
Но, едва стихло эхо моего крика, послышался новый звук. Он рождал такой
ужас, что лишь отупение чувств помогло мне сохранить здравые память и
рассудок. За порогом запертой двери слышалось скрипение лестницы, тяжелые,
но мягкие шаги, словно бы по ней поднималась толпа босых или обутых в
мокасины ног.
Затем медная щеколда, тускло блестящая в неверном свете свечи,
осторожно, но явственно подалась. Старик крепко сжал мою руку и плюнул в
меня, и в голосе его билось хрипение, пока он, шатаясь, цеплялся за желтые
портьеры:
- Полнолуние... будь ты проклят, ты... ты, визгливый пес... ты вызвал
их, и они пришли за мной! О, эти ноги в мокасинах, мертвецы... Бог покарает
вас, вас, краснокожие дьяволы... Это не я отравил ваш ром! Вы сами упились
до смерти, будьте прокляты, не смейте обвинять сквайра... прочь! Оставьте
щеколду!
1 2 3 4 5