Отсутствие дат и иных документальных оснований исключает возможность строгой хронологической систематизации литературного наследия этого солдата, ворвавшегося — по собственному его определению — с пистолетом на Олимп, этого столь же одаренного, сколь и легкомысленного французского бунтаря. Исходя из ощутимой автобиографичности его произведений и руководствуясь собственными стилистическими соображениями, мы расположили избранные нами 100 сонетов в пяти тетрадях, в известной мере отвечающих пяти важнейшим этапам жизни и творческой эволюции их автора. В качестве заглавий этим тетрадям мы подобрали цитаты из самих сонетов.
Если хоть в малой мере удалось нам приблизить к читателю гневные и веселые, грустные и насмешливые строки дю Вентре, его любовь к родине, ненависть к ее врагам и отвращение к «воронью», терзавшему Францию в ту сумрачную эпоху,— мы сочтем свой скромный труд оправданным — вне анализа его поэтических достоинств.
Ю. Вейнерт
Я. Харон
КНИГА ДЛЯ МОИХ ДЕТЕЙ
Глава из воспоминаний
Настоящая, реальная жизнь встретила Юру потрясениями. Первая травма была нанесена в 1929 году арестом мамы и папы. И ссылкой их в Ярославль.
Вся тяжесть драмы пала на Бусеньку (бабушку) и Тусю (старшую сестру), которая на своих полудетских плечиках многие годы несла груз воспитания младших, забот о их питании, одежде, сохранении квартиры, хлопот о паспортах, не говоря об учебе.
Понятно, что возраст Юры, да и всех остальных, предъявлял свои права и сказывался в том, что Бусина и Тусина жизнь отравлялись постоянно и двойками в школе, и драками, и домашними ссорами, и непослушанием, и нетерпеливым «есть хочу… а я все равно хочу», когда есть-то было нечего. Понятно и то, что нарушенный порядок домашней жизни нарушил и привычный моральный порядок, что сказалось на дальнейшем формировании духа ребят. Но несомненно и то, что вся предыдущая жизнь на всех оставила след хотя бы в форме нежной, пусть порой и платонической привязанности к семье и друг к другу.
Эту привязанность мы с Колей всегда чувствовали в письмах ребят в Ярославль, в Кинешму и впоследствии в Архангельск, Красноборск и Черевково. К сожалению, письма все почти пропали во время войны в наше отсутствие.
Первая встреча после нашей высылки произошла в 1930 году в Ярославле.
Мы в это время работали в школе Дозауч и сняли комнату на лето по ту сторону Волги.
Юра за это время успел пережить многое. Передачи, которые они с Тусей приносили нам на ул. Воинова, посещение прокуратуры с запросами о нас, встречи с такими же лишенными семьи, как они, и, естественно, не примирившимися с этим; целый ряд таких же потерпевших и переживавших несчастье школьных товарищей — все это вызывало у ребят (Юре шел 15-й год) желание чем-то поделиться, что-то пересмотреть, против чего-то протестовать, что-то перечитать.
Ребята встречались, говорили, по-видимому, читали не то и не так… Словом, еще в 1929 году, когда нас временно освободили и мы были дома, звонок — являются с винтовками делать обыск… у Юры. Конечно, дома — отчаянье. Чтобы подготовить маму, всегда страдавшую пороком сердца, обострявшимся при волнении, я возможно осторожнее разбудила ее и предупредила об обыске. Она быстро оделась и вошла в комнату в тот момент, когда раскрывали Юрин детский столик, наполненный «железками», и в нем искали недозволенного.
Бусенька бросилась к Юре, прижалась к нему и с отчаяньем воскликнула: «Юра, и за тобой, таким дитенком!» А Юра был счастлив: «Бусенька, не горюй, понимаешь, ведь это значит, что я уже совсем большой!..» По-видимому, Юрины ребячьи «железки», детский столик и это восклицание произвели впечатление на обыскивавших. Просмотр Юриного имущества был прекращен, изъять было нечего, и ему было предложено вместе с ними проследовать на Гороховую улицу. Мало того, мужу и его другу Анд. Ник. было разрешено поехать с ними. Ехали в трамвае, причем сопровождавшие сидели отдельно и «преступнику» было разрешено даже разговаривать с отцом. О дальнейшем я узнала частью от Юры, частью от Коли и от представителя Красного Креста, к которому я обращалась с запросом о Юре. А позже, при моем следующем аресте, о Юре рассказывал мой следователь Стронин, знавший о деле ребят и с большим сочувствием отзывавшийся о Юре.
Когда Юру ввели в комнату, где он должен был ждать вызова в кабинет, «преступник», прождав сколько-то времени, мирно заснул и проснулся только от осторожного прикосновения к своему плечу и слов: «Гражданин, вас ждут». Собеседование со следователем, по словам Юры, было очень неприятно по тону: «Будто и в самом деле я преступник». Разговор длился, по-видимому, несколько часов, и вскоре выяснилось, что «гражданину» и говорить-то было нечего. Муж долго ходил по Гороховой, наблюдая, как кого-то, похожего на Юру по детской ковбойской шляпе с полями и не по росту короткому пальто, посадили в «черный ворон» и куда-то увезли. Так как движение на улице прекратилось и дальше ждать было бессмысленно и небезопасно, он ушел домой, а через час-полтора раздался звонок и явился сам Юра. «За отсутствием улик» он был отпущен. Пришел, конечно, гордый, довольный приключением и, главное, признанием своей «взрослости» и своего «гражданства».
Когда он через несколько дней явился в школу, некоторых из его товарищей там не оказалось, а мальчику впервые пришлось испытать отношение к себе «общественности». Правда, некоторые говорили с ним с подчеркнутым почтением, но больше было таких, которые отвернулись от него как от опасного или, по крайней мере, подозрительного субъекта.
Когда Юра приехал к нам в Ярославль на каникулы, пережитое сказалось на нем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79