-- Отзываемся. Кто зовет?
-- Варлак и Суббота, проба -- Большие Ваны. Завтра поутру идем налево,
формально -- за крякву.
-- Кто? Ваны?!!! Вы что, парни, обкурились напоследок? Скворечник
засорился, что ли? Вы кто, в натуре?!
-- Ты слышал. Кто у вас сидит? -- На том конце "провода" затихли.
Прошло не меньше десяти минут. Сквозь собственное хриплое дыхание Ваны,
привыкшие ловить каждый звук, ушами, кожей, оголенными нервами, расслышали,
что флигель проснулся: послышались стуки, очень далекие неразборчивые
голоса. Наконец унитаз ожил:
-- Что у Субботы на спине?
-- Мадонна Рафаэля с нимбом из колючей проволоки... И много еще чего,
медведь оскаленный, каре на тузах...
-- Фашиста знаете?
-- Молодой урка был во время оно, хотя и не нареченный -- семейный был.
Из правильных. Я ему лично на лоб пентаграмму колол, на Магидской пересылке
в одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Звали его Генрих, из немцев.
-- В цвет. Он привет передает из сорок четвертой камеры. И сам Варлак
здесь?
-- У него горло побито, чтобы говорить, рядом он...
-- А это правда, что он на президентскую виллу скачок сделал?
-- Давно это было, -- вмешался Варлак, сипя так громко, насколько ему
позволяли связки, -- еще при прежнем "богдыхане"...
Еще несколько минут продолжалась ознакомительная, полупроверочная
беседа, в ходе которой выяснилось, что с ванами беседуют особо опасные,
тяжеловозы-долгосрочники из числа золотой пробы. Ваны чувствовали, что те
пребывают в шоке от неслыханной, невероятной новости : рядом находятся двое
живых ванов -- герой песен, легендарный урка, гениальный кольщик Суббота и
канонизированный при жизни, хранитель мифического урочьего общака,
отсидевший четвертак в одиночке, апостол преступного мира тюрьмы и воли --
Варлак...
-- Что мы должны сделать, чтобы тормознуть исполнение? Сейчас
постараемся кипеш устроить!
-- Не надо ничего. Наш день пришел. Ржавые, это вам, между прочим,
наука. Помните, никто не вечен. За нас поставьте свечку, по обычаю: за меня
и за Варлака, -- хоть он и басурман. Главное -- свидетельствуем: остался еще
один ван, имя ему Кромешник. Он на воле. У него на груди -- моей руки
осьмилучевые звезды с "тихой" грамотой. У него общак, у него история, он
последний. А уж прислушиваться к нему или не прислушиваться -- это ваше дело
золотое. Когда надо -- он сам объявится. Все, бегут... Прощайте все, Фашисту
персонально... Он молодо выглядит, Кромешник, не по годам... (Суббота хотел
договорить: "...не по годам нарекся..." , но не успел)
В камеру ворвались вертухаи и молча кинулись на ванов. Бить -- не били,
по старинному неписаному правилу накануне казни приговоренных старались не
задевать, но, исправляя собственную ошибку, связали, заткнули рты и волоком
оттащили в другую камеру, в глухом углу, где в унитаз легче было докричаться
до ада, чем до других сидельцев. Ванов развязали, вынули затычки изо ртов,
обыскали для порядку, обматерили и вновь оставили одних.
Радостное возбуждение от удачного "вольта" вскоре схлынуло и ваны вновь
замолчали. Суббота вдруг смял в кулаке пачку с сигаретами и выбросил в
унитаз, а сам, беря пример с Варлака, улегся рядом на нары. Старики думали,
каждый о своем, и не заметили, как задремали...
Конвой во главе с судебным исполнителем только вступил в тюремный
коридор, в конце которого находилась нужная им камера, а Варлак и Суббота
уже услышали его и
кряхтя стали собираться. Собирать было и нечего, разве что лицо
ополоснуть, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки дряблого
стариковского сна.
Варлак сковырнул пробку с пивной бутылки и сделал глоток. Раздумчиво
помолчал и сказал, криво улыбаясь:
-- Темное, а я светлое люблю. Тьфу, гадость, за месяц не удосужился
посмотреть, что нам подсунули... Вик, будешь?
-- Нет, я водички лучше, а еще лучше -- чайку...
Загремел засов, бесшумно открылась дверь:
-- Осужденный Игхрофт Виктор, на выход с вещами.
Суббота обернулся к Варлаку и с виноватой улыбкой прошептал ему:
-- Видишь, мне повезло -- первому выпало. Чиль, дружище, ты меня, может
и увидишь еще, а уж я тебя нет. Они обнялись крест-накрест напоследок и
Варлак поцеловал своего товарища в лоб:
-- Не бойся, Вик. Может ад у нас общий будет, а? На рай не потянем, с
гуриями-то?
Конвоиры-унтеры стояли истуканами, офицер -- начальник конвоя -- нервно
зевал: четырежды ему доводилось отводить людей на расстрел, а он все не мог
к этому привыкнуть.
-- Ну, попрощались -- хватит, -- буднично, по-канцелярски одернул он
старцев. -- Ведите.
В пятом часу утра тюрьма была тиха и угрюма. Пятеро, включая
приговоренного, шли по длинным коридорам старинного централа, словно по
лабиринту -- с уровня на уровень, из коридора в коридор. И вот, когда они
миновали два с половиной этажа и множество разнокалиберных коридоров,
Суббота понял, что наступил подходящий момент:
-- Люди! Варлак и Суббота уходят от вас! Прощайте! Ва.. -- Оплошавшие
конвоиры навалились, не церемонясь, двинули прикладом в живот, заткнули
кляпом рот и под руки потащили дальше, торопясь пройти "жилые" места.
"Крытая Мама" содрогнулась и закричала. Сидельцы почти всех камер не
спали эту ночь, готовясь к проводам. Рев тысячи глоток смешался с грохотом
железа: сидельцы, сорвав металлические столы и нары, казалось бы намертво
приваренные к полу, били ими в бронированные двери. Те, кто послабее,
стучали мисками, ложками, топали ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133