Самые отчаянные подожгли
внутренности матрацев и сквозь щели пытались выпихнуть тлеющие жгуты в
коридоры. Во всеобщей катавасии они рисковали угореть в собственном дыму, но
какие могут быть счеты и резоны в такую ночь. Об этом событии по всей стране
будут вспоминать и рассказывать долгие годы. Лучше добавить на горб пару лет
за бузу, чем опозорить себя покорностью перед псами...
Все подразделения внутренней службы были подняты в ружье, режимник
позвонил в городской гарнизон за подмогой, по чьей-то преступной халатности
на несколько секунд на полную мощность взвыла сирена. Камеры усмиряли
прикладами и брандспойтами с холодной водой -- опыт был, не впервой, а в
трех камерах пришлось стрелять на поражение. Хотя, конечно, анархию такого
масштаба не припоминали даже старожилы. Воистину, прав был господин
президент: сорную траву с корнем выпалывать надобно, оставь один росток --
все поле изгадит. Ваны поганые...
Варлак с улыбкой слушал доносившийся шум, он и без сирены догадался о
том, что Суббота успел попрощаться с преступным миром Бабилона-страны за
себя и за него, Варлака.
Он взял едва початую бутылку с пивом, вылил содержимое в унитаз, а
бутылку поставил на стол; вторая, нетронутая, притаилась в продуктовой нише.
Все так же улыбаясь, он помочился, подумав -- взгромоздился на парашу, потом
спустил воду, умылся. Он даже попробовал напеть чего-то, но закашлялся.
"Прощай навсегда, Вик, я тоже теперь тебя не увижу, смысла нет," -- произнес
он вслух и лег на спину к себе на нары.
Оклемался Суббота уже в подвале, куда не доходят звуки из верхнего
мира, будь то сирены или выстрелы. Низкий просторный зал со сводчатыми
потолками довольно хорошо освещался семирожковой люстрой без плафонов. Зал
имел ширину метров шесть, а в длину вытягивался на все десять. В торце его,
напротив двери, всю заднюю стену занимало покрытие -- щит из старых,
толстых, горизонтально расположенных бревен, испещренных дырами от
бесчисленных пуль. В метре перед щитом торчал в цементном гнезде деревянный
же, из цельного ствола, столб, выкрашенный коричневой масляной краской. На
уровне груди и подколенок располагались два разомкнутых металлических обруча
с винтами, шипами и дырками для регулировки диаметра.
Слева от двери примостился письменный стол с телефоном наверное еще
довоенной конструкции, за столом сидел румяно-склеротичный толстячок. Возле
стола, лицом к двери стоял угрюмый рукастый мужик в белом халате, рядом с
ним молоденький католический священник с библией в левой ладони. Перегаром
от "белого халата" разило настолько мощно, что священник стоял несколько
искривясь от своего соседа, а Суббота даже сморщил свой сверхчуткий нос и
чихнул.
-- Будьте здоровы, -- тотчас пожелал ему толстячок и засмеялся своему
невольному каламбуру-шутке.
-- Впрочем, извините, если что... Кто это у нас? Ага... Виктор Игхрофт.
Чильтан Калуф после идет... Вы верующий?
-- Католик.
-- Удачно. Вам предоставляется право исповедаться отцу Иосифу,
выпускнику иезуитской академии..., впрочем это неважно, важно то, что он
одной с вами веры. Хотите исповедаться э-э, на дорожку, так сказать?...
-- Пожалуй, -- согласился Суббота. Он рассудил, что небольшая отсрочка
поможет ему укрепиться духом перед неизбежным.
-- Ваше время -- десять минут. Святой отец, прошу вас, не перебирайте
этого лимита -- иначе мы ни в какие сроки не уложимся. Хорошо?
Отец Иосиф ничего не ответил и прошел в комнатку с прозрачной
пластмассовой перегородкой. Комнатка была два на два метра, с белыми
потолками и серым цементным полом. Стены ее были окрашены примерно пополам:
верхняя половина белой масляной краской, а нижняя -- серым цементом. Кроме
двух стульев в комнате больше ничего и не было.
-- Сколько лет вам, сын мой?
-- В июне бу... Ровесник века я.
-- Что ж, вы немало прожили и сумеете по-христиански встретить свой
последний час. Я слушаю вас, сын мой. Поверьте господу то что у вас на
сердце. Господь милостив.
-- Он что, вышак мне отменит?
-- Сын мой, я понимаю ваше... ваш страх и отчаяние... Но не стоит
богохульствовать в этой миг, данный человеку для покаяния и очищения. Все мы
рано или поздно предстанем пред Господом нашим. Покаяние облегчает сердца и
очищает души перед Господом. Покайтесь, я слушаю вас.
-- Святой отец, -- вздохнул Суббота, -- я верую в Господа нашего и
готов повторять за вами слова молитвы, но каяться -- не буду. Десять минут
-- слишком мало, чтобы я мог перечислить все мои грехи со времени предыдущей
исповеди, которая случилась, наверное, еще до рождения вашей матушки . Кроме
того, я не уверен, что никто из псов не подслушает мои слова. Господь же не
останется в неведении относительно моих грехов. И за них я отвечу перед
Господом, как всегда отвечал за свои поступки.
-- Вами движут греховные помыслы и гордыня -- суть дитя сатаны --
вкладывает сии слова в уста ваши. Вы на пороге вечности, так опомнитесь же,
сын мой, умоляю вас, я сумею продлить время нашей исповеди в разумных
пределах, не отказывайтесь от покаяния. Неизреченно милосердие Божие, не
отталкивайте же его! Снимите груз с вашего сердца и с вашей души, сын мой во
Христе.
-- Я и не отталкиваю. Просто я думаю, что недостоин Его милости, по
крайней мере -- не могу просить о ней вслух. Да и... нечем мне каяться.
-- Не в чем? -- У священника округлились глаза и юный лоб собрался
морщинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133