- Я специально ходила к врачам, консультировалась. Они сказали, что у
меня шансов нет. Лишний вес, а от него все проблемы. Сердце, одышка и
так далее. Короче, этот вариант не пройдет.
- Ну что ж, тогда жди, когда Гриша тебе дохлых дел навешает полные
руки. Ничего, Танюха, не бойся, прорвешься. Ты же умница, тебе никакие
дохлые дела не страшны.
Прогноз, выданный Игорем Величко, оказался точным до малейших дета-
лей. Через три дня Татьяну вызвал Григорий Павлович Исаков и голосом,
полным сдерживаемого страдания, объяснил, какая она тварь неблагодарная
и что после всего, что произошло, он не может ее удерживать здесь. Пусть
уходит на все четыре стороны, но сначала...
Так и получилось, что в декабре, за три недели до Нового, 1997 года,
следователь Татьяна Образцова приняла к производству несколько дел - од-
но другого гаже. В основном это были дела, давно "запоротые", по которым
своевременно не было сделано самое необходимое, и теперь предстояла нуд-
ная, рутинная, но требующая недюжинной изобретательности работа по восс-
тановлению того, что еще можно было восстановить, и по равноценной заме-
не того, что восстановить уже нельзя. И только одно из девяти принятых
ею дел было еще относительно свежим, всего месячной давности. Но тоже,
судя по всему, радости не сулило. Татьяна решила начать с него.
Он сидел в переполненной сырой вонючей камере уже месяц. И ничего не
понимал. Кроме одного: он должен выдержать. Он должен постараться не
сесть на полную катушку, но это - задача номер два. Второстепенная зада-
ча. Существенная, конечно, но не самая главная. А самая главная задача,
задача номер один, это не предать человека, который ему доверился. Иначе
он не сможет чувствовать себя мужчиной.
Его давно уже не вызывали на допрос. Вообще события развивались
как-то неравномерно. Сначала арестовали прямо на улице, заломили руки,
избили, кинули в камеру и начали допрашивать по шесть-семь часов подряд.
При этом даже не спрашивали, как убил и почему убил, им и без его отве-
тов было все понятно. Спрашивали о другом, о том, чего он не понимал,
как ни старался, как ни напрягал мозги. Потом оставили в покое, нес-
колько дней не трогали. Он уж было воодушевился, расценил это как добрый
знак, думал, поверили ему и сейчас собирают документы, чтобы его оправ-
дать и отпустить. Не тут-то было! Оправдать, отпустить... Как же, раз-
мечтался. Снова стали вызывать, но теперь уже к другим. Те, новые менты,
оказались понятливыми и, видно, прониклись к нему сочувствием. Кое-что
они сделали для него, если не врут, конечно, но потом опять все заглох-
ло. И еще несколько дней - тишина. Непонятно, что происходит. Он ничего
не понимает.
В камере ему плохо, само собой, но терпеть можно. Он ведь не из ин-
теллигентов, не хлюпик, и послать может, и обрезать, и на место поста-
вить, даром, что ли, всю жизнь на улице провел, нравы и обычаи хорошо
знает. Всю жизнь, кроме последних двух лет...
- ...Да что вы нашли в этой музыке? Бестолковая она какая-то, ни
смысла, ни ритма. Выключите.
- А ты не там ищешь смысл и ритм. Ты глаза закрой да представь мыс-
ленно рисунок, как будто он из звуков состоит. Ты вот пишешь слева нап-
раво, и звуки на клавиатуре так же расположены: слева - низкие, справа -
высокие. Идет музыка от высоких звуков к низким, а ты представляй линию,
которую рисуют справа налево. Понял? Так и следи за музыкой. Не мелодию
слушай, а рисунок представляй. Тогда и поймешь...
И он действительно понял. Не сразу, это верно, неделю, помнится, тог-
да мучился, пока мозги настроил как надо, чтобы выполнять то, что веле-
но. А потом вдруг у него получилось. Зазвучала музыка, а перед глазами
рисунок стал появляться, да затейливый такой, изящный, с завитками, даже
симметричный. В какой-то момент ему женский профиль почудился, а потом и
фигура целиком в длинном одеянии. А дальше случилось и вовсе невероят-
ное. К нему глюки пришли. Прямо вот так, наяву, без таблеток, без ниче-
го. Он к тому времени уже год как не употреблял совсем. Пришли глюки, да
чудные такие, совсем непохожие на те, которые раньше бывали, когда он
ширялся да покуривал. Вроде как бы фигура эта в длинном одеянии - это
Пресвятая Богородица, а перед ней на земле лежит Иисус, снятый с креста.
Земля голая, каменистая, сухая. Неприветливая какая-то. Он помнил, что,
когда был маленьким еще и ездил с родителями в деревню, его постоянно
тянуло лечь на землю. Трава была сочная, зеленая, мягкая, и сама земля
была мягкой и пахла как-то особенно, будто призывала его к себе. Он до
сих пор этот запах помнит. А там, в глюке этом, земля была такая, что и
лечь на нее не хотелось. Вроде враждебная. И казалось, что распятому Ии-
сусу на ней лежать больно и неудобно. И неожиданно пришло осознание то-
го, что не он, Сергей Суриков, так думает, а это сама Дева Мария так
чувствует. Смотрит на сына своего мертвого и переживает, что ему неудоб-
но лежать.
Когда он очнулся, музыки уже не было. Заснул, что ли? Вот чудеса-то.
- Что это было? - спросил он тогда.
- Ты научился слушать и понимать.
- И это может случиться еще раз? - Ему очень хотелось, чтобы это пов-
торилось. Было немного страшно, но его в тот момент переполнял восторг.
- Теперь так будет всегда. Ты научился, и твое умение всегда будет с
тобой. Оно уже не исчезнет.
- Как называется музыка?
- Это Бах. Чакона..."
К первой встрече с подследственным Суриковым Татьяна Образцова гото-
вилась долго, потому что никак не могла разобраться в материалах дела.
1 2 3 4 5 6 7 8