А потом, побрившись и приняв душ, съесть котлету… И все-таки зачем, находясь в трезвом уме и здравой памяти, пытаться открыть английский замок ключом от кейса? Ты не дверь открывал, а лицо от неожиданного свидетеля прятал… Свидетеля – чего? Оп! «Десять – двадцать четыре»!
Незнакомый нервный мужчина испарился из памяти Струге сразу же, как он увидел дверь своего номера. Еще до того, как он провернул ключ, в комнате послышался звук торопливых шагов.
Соседом по двухместному номеру оказался схожий с ним по возрасту человек. Струге представился.
– Максим Андреевич Меньшиков, – улыбнулся визави в ответ и протянул руку.
Меньшиков был из тех людей, контакт с которыми налаживается с первой секунды общения. Манера вести себя так, будто они знакомы уже сто лет, два последних года из которых не виделись, очень импонировала уставшему после дороги Антону. Увидев соседа, он уже смирился с мыслью о том, что сейчас придется нащупывать единую колею разговора, общие темы, и будет уж совсем некстати, если тот окажется чванливым фатом. Струге органически не переваривал снобизм, развязных дам и тупых мужиков. Это триединое требование, о котором должны знать все, кто решил вступить в общение с Антоном Павловичем. Однако годы ношения мантии приучили его скрывать подобные чувства и в неформальном общении, поэтому человек мог даже не догадываться о том, насколько неприязненные чувства вызывает у своего собеседника.
С Меньшиковым все оказалось просто. Увидев на пороге коллегу, он сорвал с плеча опешившего Антона сумку, поставил ее на кровать и стал готовить чай.
– Антон Палыч, размещайся! Кровать у окна – твоя. С детства боюсь высоты, а тут окна до пола. Такое впечатление, что лежишь на краю вселенной. Ты крепкий любишь? Знаешь, я, когда вечером сюда приехал, сделал так – разделся, прошел в душ, помылся и сейчас чувствую себя превосходно. В академию для регистрации нужно прибыть только завтра, к восьми, так что хочу прогуляться по городу, да заодно пообедать. Только обедать будем в городе. В гостиничной столовой котлеты жарят на керосине, а на гарнир дают асфальтовую пшенную кашу. Все это поливается отработанным машинным маслом. Сахару два кубика или три?
Струге усмехнулся. Ему сейчас тактично навязали распорядок дня на ближайшие два часа. И при этом он даже не обиделся. А не обиделся потому, что сам думал только о горячем душе да дымящемся куске мяса. Продолжал думать и тогда, когда, вытирая волосы полотенцем, вышел из душа. Меньшиков с ловкостью Акопяна размешивал сахар двумя ложечками, сразу в двух стаканах.
– Представляешь, Антон Павлович, – рассмеялся он, завидев Струге, – ночью приезжаю, подхожу к лифту, и… Чуть не обалдел. Из кабины выходит генерал МВД, а за ним корячится капитан из того же ведомства. Корячится, потому что прогибается под непосильной ношей. Вцепился в два ящика пива. Не знаешь, куда мог убыть из гостиницы в два часа ночи генерал, прихватив с собой капитана и сорок бутылок «Жигулевского»?
– Так уж и капитана? – усомнился для порядка Струге, прихватывая со стола пластик сыра. – Не сержанта? И не прапорщика?
– Мамой клянусь, – совсем не по-судейски заявил Меньшиков. – Впрочем, мы здесь гости, а потому – судить не наш удел. Кстати, насчет судейства… Тебе не кажется, что мы в этой «школе» будем выглядеть, как два Ломоносовых среди малолетних чад? У меня уже десять лет судейского стажа за плечами…
Антон поблагодарил судьбу за то, что в качестве соседа на месяц ему достался Меньшиков. Он бы умер от скуки, если бы это был зануда, жалующийся на бесправность судей в своем городе. Медленно шагая по Арбату, Струге убеждался – нет тем, в которых они с Меньшиковым расходились бы во мнениях. И это было не дружеское притворство в желании потрафить ближнему.
– Ты посмотри, Максим Андреевич… – указывал Струге на уличный портрет скромного мастера карандаша и гуаши. – Картина кисти неизвестного художника, а запрашиваемая за картину цена превышает все лоты Сотби. Как думаешь – у мастера самомнение высокое или я в живописи ничего не понимаю?
– Вы оба в ней ничего не понимаете, – констатировал Меньшиков. – В картине зеленого мало… Слушай, мы уже восемь часов в столице. В Третьяковке были? Были. Мимо Мавзолея проходили? Проходили. Путина не видели? Не видели. Практически все, что должны были исполнить провинциалы, мы уже исполнили. Впереди целый месяц, так что есть предложение вернуться. Знаешь, я тут генерала вспомнил…
– Ты его и не забывал! – перебил Антон. – А я думаю, зачем он с собой пустую спортивную сумку взял?!
– Правильно, – невозмутимо согласился Меньшиков. – Капитанов у нас нет. Да и мы не генералы. Два ящика, конечно, нам не по здоровью, но от пары «Гессера» я бы не отказался. У гостиницы я заметил чудное кафе. Люди в него заходят и тут же выходят, вынося в пакетах «Гессер». Захватим по паре и пойдем «ящик» смотреть. Кстати, сегодня, кажется, ЦСКА играет.
Беспечному убийству времени, которым они занимались с самого утра, рано или поздно должен был наступить конец. Заполняя паузы, Антон несколько раз пытался уточнить, в каком суде и какого города работает Меньшиков, однако тот лишь отмахивался и, смеясь, повторял:
– Слушай, давай хоть сегодня об этом не будем! Из Воронежа я. Из районного суда. Вечером и побеседуем на ненавистные темы – о повышении зарплаты, о новых законах, о проблемах Терновского и Воронежских судов. Устал я, как собака, Антон Павлович. Десять месяцев без перекура…
Струге согласился. Он сам-то из отпуска вышел лишь два месяца назад, а что такое работать в процессах год без перерыва, знал не понаслышке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15