Указ царский у меня! – небрежно махнул рукой в сторону. – Давай-ка, отойдём на пару слов…
Князь-кесарь уселся на каменный парапет набережной (уже одна десятая часть береговой линии Васильевского острова была надёжно забрана в камень), задумчиво глядя на речные просторы, поведал:
– Знаешь, Данилыч, я ведь давно уже подозревал, что ты – не от мира сего. Мне же – по должности важной и заметной – люди много чего рассказывают о том, что видели и слышали. Каратэ это твоё, японские метательные звёздочки, синяя глина, которую ты называл «кембрийкой», уменье откачивать утопленников, картошка и блюда из неё… Ведь, не было никакого пожилого индуса, который странствовал вместе с цыганским табором и обучал тебя в отрочестве всяким хитрым премудростям? Не было, чего, уж, там! Стал я внимательно присматриваться к тебе, и многое мне показалось странным: и речь твоя, и повадки, и поступки – иногда избыточно милосердные и глупые. Всё ломал я голову, мол: – «Где же та верёвочка, за которую надо дёрнуть, чтобы до конца распутать весь этот тайный клубок?». А потом мне охранный офицер из Преображенского дворца поведал одну интересную и занимательную историю. Мол, перед самым отъездом на штурм шведской крепости Нотебурга генерал-губернатор Меньшиков долго о чём-то беседовал с Яковом Брюсом. И после этой беседы вышел означенный Светлейший князь Меньшиков из Брюсовых палат очень и очень задумчивым… «Ага!», – смекаю. – «Вот же, оно…». Подступил я тогда к Петру Алексеевичу, чтобы он отдал мне этого богопротивного и слегка сумасшедшего Брюса. Государь долго мне отказывал, а потом сдался и отдал… Только при одном условии – Брюса не пытать и на дыбу не подвешивать. Мол, слабое здоровье у Якова, может не выдержать допросов с пристрастием и отдать Богу душу.… А ещё при этом разговоре вспомнил Пётр Алексеевич об одном арабском басурмане по имени Аль-кашар, который томился в заключении – по тайному приказу всё того же генерал-губернатора Меньшикова – в дальнем уральском остроге… Что побледнел-то так, Александр Данилович, голубь сизый?
– Знаешь, Фёдор Юрьевич, мне одно только не понятно, – проговорил Егор помертвевшим голосом. – Ведь всё то, о чём ты сейчас мне рассказываешь, происходило почти три года назад. Почему же ты только теперь приехал по мою душу?
– Не всё так просто! – нахмурился Ромодановский. – Во-первых, с басурманом Аль-кашаром. Антошка Девиер, которого послали за этим арабом, по дороге заболел и всю первую зиму провалялся в горячке, руку ещё себе вывихнул – при падении с резвой лошади. Наступила русская распутица, то, сё… Потом, когда длиннобородого, всё же, доставили в Москву и вздёрнули на дыбу, выяснилось, что наш Аль-кашар по-русски не знает ни единого слова. Да и английский язык его… Даже Пётр Алексеевич плевался во все стороны. Нашли, конечно же, путного толмача с турецкого языка. Он такого перевёл – хоть сразу вешайся! Ладно, месяца через три (иноземца всё это время, почитай, с дыбы и не снимали, то есть, регулярно и планомерно на неё подвешивали), нашли человека, хорошо понимающего арабскую речь. Опять началась всякая дурацкая белиберда. Мол, ты, Данилыч, и не Данилыч вовсе, а некто Леонов Егор Петрович, посланный к нам сюда из далёкого и неведомого Будущего. Более того, он, Аль-кашар, должен был тебя вернуть обратно, в двадцать первый век, да ты не согласился и отправил его, бедного, в далёкий северный острог… Иноземные доктора тщательно осмотрели странного басурмана, ознакомились с выдержками из его показаний. Все, как один, твёрдо заверили, что данный человек, безусловно, юродивый… Что делать дальше? Тебя вызвать в Москву и тоже вздёрнуть на дыбу? Так – что предъявлять? Что, мол, ты из Будущего проник к нам обманным путём, ни у кого не спрашивая разрешения? Да, закавыка…
– Так, у вас же ещё и Брюс был, – криво усмехнувшись, напомнил Егор.
– Брюс, Брюс! – пророкотал низкий бас князя-кесаря. – Толку-то… Не велено было его пытать. Вот он и молчал. Очень плохо было Якову в темнице без его заумных книг, всяких хитрых штуковин и приборов, но крепился, сукин кот, молчал… И, вот, тогда-то я и догадался обо всём! – Ромодановский сделал многозначительную паузу. – Брюс многое помнил о тебе, охранитель, но и ты, наверное, знал про него что-то тайное и гадкое! За жизнь цеплялся Яшка, не хотел помирать. Понимал, что если он всё расскажет про тебя, то и ты не будешь молчать. А за ним, похоже, был великий грех, за который есть только одна достойная плата – плаха. Это – в лучшем случае… Что, я не прав?
– Прав! – покорно согласился Егор. – Но, давай, Фёдор Юрьевич, всё же, перейдём к моей скромной персоне. Чего о покойниках рассуждать?
– Это верно, про покойников-то! – скупо улыбнувшись, поддержал его Ромодановский. – Им-то, точно, уже ничем не помочь. Сколь ни старайся… Короче, я так рассудил, Александр Данилович. Если Брюс узнает, что ты безвозвратно и окончательно погиб, то, наверняка, станет гораздо сговорчивей… Что усмехаешься? Прав я? Одно только плохо, что поздновато я додумался про это. Старость всё, мать её… Ладно, разыграли мы ситуацию – по этим, как иноземцы говорят – по нотам. Объявили Якову, так, между делом, что ты, Данилыч погиб. Ну, при штурме всё того же шведского Нотебурга. Мысли-то мои были просты и бесхитростны: нет тебя больше, следовательно, и Брюсу нечего опасаться – вскрытия ответной тайны… Как бы так я рассуждал. Чего заулыбался-то, бродяга? Одобряешь? Правильно, что одобряешь… Тут-то, вот, всё и сложилось в единую картинку, как ты сам любишь говорить… Брюс, надо ему отдать должное, сперва не поверил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20