Кирилл Берендеев
Уединение


Берендеев Кирилл
Уединение

Берендеев Кирилл
Уединение
В одном городке, на самой его окраине, стоит заброшенная церковь. Улочка, близ которой она находится, должно быть, уже позабыла шум проезжающих автомобилей, погрузившись в сладкие дремы, асфальт на ней от времени вспучился, разрыхлился и слез почти полностью. Ныне едва ли кому захочется проехать на ней на чем-либо, кроме как на грузовике, не всякий внедорожник преодолеет вечные, не пересыхающие лужи и бугры щебня, чередующиеся друг с другом в строгой закономерности непроходимого беспорядка.
Церковь стоит в самом конце улочки, в стороне от домов, за огородами, чтобы подойти к ее стенам, надобно пройти еще метров сто по некошеной, сухой от жары, траве.
В том городе я был проездом. Случай, едва ли что-то еще, привел меня на тихую улочку; проходя неспешно по ней, я и заметил церковь. Обычная, ничем не примечательная никоновская церквушка красного кирпича; пять зеленых глав и стершаяся от времени позолота семиконечных крестов. Зеленая прямоскатная крыша, со стилизованными кокошниками вкруг каждой из глав, покрытая белесыми пятнами лишайников. Я удивился тогда, почему местная епархия не доведет дело в приходе до ума и никак не возьмется за насущно необходимую реконструкцию, и почему все это не сделано до сих пор.
Пожалуй, ответ был иным, нежели простая нерасторопность церковного начальства. Прихожан, видно, для этой церквушки попросту не нашлось; неудивительно, что она как закрылась после давешних гонений на религию, да так и не оправилась по сию пору, оставаясь в стороне от мира, от его проблем и тревог. Меж тем, окажись она действующей, едва ли мысль посетить ее закралась мне в голову. Я не люблю действующих православных церквей, к чему скрывать; само их устройство, как кажется мне, всякого входящего в двери буквально заставляет выбирать из двух возможных и взаимоисключающих ипостасей - хорошо, что уже двух - верующего, пришедшего в Дом Господа и туриста, заглянувшего в памятник архитектуры энного века полюбоваться на иконы, росписи и службу; и никаких промежуточных состояний. Верующим полагается читать молитвы и стоять перед алтарем, туристам -жаться в сторонке, задрав головы, и досадовать на запрет пользоваться съемочной техникой; и те, и другие могут встретиться лишь в одном случае и в одном месте, у паникадила одной из икон, куда одним необходимо, а другим достаточно воткнуть купленную тут же свечку. В следующее мгновение их пути расходятся вновь: прихожане, поставив свечу, осеняют себя крестным знамением и отходят, шепча соответствующие лику священные тексты, туристы пытаются читать трудноразбираемые, усыпанные титлами и оттого похожие на узоры, кириллические надписи вкруг святых глав. Обычно попытки эти заканчиваются ничем, туристы отходят или томительно ожидают появления служки или иного духовного лица, надеясь, что эти вечно занятые люди снизойдут и пояснят тайный смысл начертанного.
Эта же церковь пустовала, и я мог войти в нее без необходимости принятия одного из этих образов, именно так, как человек, которого я из себя и представляю. Если, конечно, она открыта.
Она оказалась открытой, мне не потребовалось даже дергать, проверяя, дверь, та уже была приотворена на ладонь, обнаруживая возможность зайти непрошеному гостю.
Внутри царил легкий полумрак, рассеивающийся перед алтарем, лучами июньского солнца; в косых снопах света лениво танцевали множество пылинок. Но душно не было, верно, одно из окон было приотворено или разбито, я поднял глаза, проходя в центральный придел, но изъяна не приметил. Заворожило меня другое.
Изнутри церковь казалась брошенной вчера, в крайнем случае, на той неделе: все внутреннее убранство ее осталось в неприкосновенности, кажется, только что догорела последняя лампада и выветрился запах воска и мирры.
Богатый иконостас уходил ввысь, серея от осевшей на червонное золото пыли; царские врата были чуть приотворены, за ними виднелось нечто темное и совершенно не имеющее определенной формы. Бесчисленные иконы Богородицы, Спасителя, апостолов и святых праведников и мучеников, уменьшаясь в размерах, терялись в прозрачной выси; краски потускнели, дерево потемнело и от времени и от запустения церкви; нижние ряды икон еще проглядывали сквозь осевшую пыль, верхние же с четырехметровой высоты виделись темными прямоугольными пятнами, слегка разбавленными красной краской, оправленными в золото алтаря.
Целы были и лампадки и кадильницы, целы и нетронуты, самим неумолимым временем тщетно пытавшимся оставить свои следы на ликах и золоте окладов. Казалось, церковь жила своею жизнью, недоступная рукотворному свету, она питалась светом небесным.
И еще одна странность, поразившая меня в первый момент, незначительная именно в силу того, что увиденный мною в первый же миг алтарь намертво приковал к себе все внимание и манил тусклыми красками вечности и золотом оправы. Лишь когда я вошел под барабан центрального купола, тут только заметил смутившие меня своей неуместностью четыре деревянные скамьи, непрезентабельные, простой работы, с высокими прямыми спинками, из тех, что, обыкновенно, ставятся в парках и скверах, по две с каждой стороны от центрального придела.
Поначалу я принял их за естественные следы навеки заглохшей реставрации, но расположение их и совершенное отсутствие строительного мусора - пол был точно выметен, и ни каких-либо следов, даже своих собственных, я так и не обнаружил. Да и отсутствие икон с северной и южных сторон церкви - меж стрельчатых окон - говорило в пользу умысла, а не случайности.
1 2 3