Кажинный раз на этом месте…
«Сцены из народного быта», 1874 г,
Громом убило
Деревенские сцены
– Что тут за случай у вас?
– Беда!.. Теперь не разделаешься! Теперича, Лексеевна, все помрем!
– Я ни в чем непричинен: мы только идем, а он лежит…
– Где?
– У самого оврага. Растопырил глаза, да и лежит. Вот грехи-то! Вот грехи-то наши тяжкие.
– Я так полагал, что он греется на солнышке; думаю: пущай греется…
– Вот погоди – становой приедет.
– Что же становой?… Становой ничего.
– Становой-то ничего?!
– Все помрем.
– Батюшки!.. Господи!..
– Бабы, смирно! Такой теперича случай, может, вся деревня отвечать будет, а вы визжите…
– Иван Микитич! Может грешная душа в рай попасть? Ежели она оченно грешная.
– Поди у попа спроси…
– Нет, ты мне скажи…
– Поди проспись прежде…
– Мужички почтенные! Становой ежели приедет – мы ничего не знаем. Петрухино это дело, он и отвечать должен.
– А теперича какое же ему разрешение?
– Кому?
– А Петрухе-то?
– Связать его теперича.
– За что?
– Как мир… мне все одно. По мне хоть беги…
– Я до него не касался: громом его убило.
– Громом?
– Громом, батюшка, громом!..
– Молоньей! Раз и – готово!
– Вот ежели громом, в таком случае ничего, а я полагал, драка промежду вас была.
– Какая, братец, драка! Промежду нас окромя что, бывало, он мне стаканчик поднесет, а то я ему…
– А мы, вишь ты, ловили рыбу. Он и подошел к нам. Посидел. «Словно бы, говорит, мне скучно. Третий день сердце чешется», – да и отошел от нас. Сидим мы под ивой – ветерочек задул, так махойький… ветерочек да ветерочек. Смотрим, по небу и ползет туча… от самого от Борканова. Так и забирает… Страсть! Подошла к реке-то… Как завыл этот ветер, как засвистели ивы, словно бы ночь темная стала. Сотворили мы молитву, да и сидим. И сейчас – раз! – гром, да опосля того молонья. И пошла, братец, и пошла… Индо сердце захолодело. И такой дождик полил… Свету божьего не видать. С полчасика или побольше мы сидели… Тише, тише… Солнышко показалось, и заметалась наша рыба, не успеваем червей надевать… Головли так и сигают… Во какие… Два ведра полных наловили. Сажать некуда было. Идем мимо оврагу-то, а он на самом бугре и лежит, руки так-то раскинул и лежит. «Смотри-ко… опосля дождя себя разогревает». Подошли, а он ничуть. Ну, мы сейчас бежать.
– Нашел себе место, батюшка. Жизнь-то наша!
– А что, его потрошить будут?
– Само собой: не по закону помер – потрошить…
– А я однова замерзал.
– Пьяный?
– Было маленько, только не то чтобы оченно. Спервоначалу все спать хотелось, и так мне тепло стало. И вижу во сне, словцо бы я в трактире в каком, и народ все чай пьет и песни поет. А уж меня в те поры снегом оттирали.
– Становой! Становой!
– Петрушка! Голубчик, не погубит! Все на еебя прими.
– Ваше благородие! Петрушки это дело; мы ни в чем непричинны.
«Нива» № 14, 1880 г.
Безответный
Сцена в деревне
– Калина Митрич, скажи ты мне, отчего я так много доволен!
– Может, выпимши…
– Стаканчик выпил, это верно! А ты мне скажи, отчего я так много доволен?
– Ну, от стаканчика и доволен.
– Стаканчик один – ничего! А я оченно рад! Видишь, птичка сидит, и я рад! Пущай сидит, голубушка!.. Оттого я много доволен, что хороший я оченно человек! Такой я хороший человек, – по всей деревне и людей таких нет! Чаю я не пью…
– А стаканчик-то…
– Впервой от роду! Силком влили! «Давайте, говорят, мы Мите стаканчик поднесем». Священник заступился: «Что вы, говорит, непьющему человеку…»
– То:то я смотрю, тихий ты человек, голосу твоего никогда не слыхать, а теперь разговаривать стал.
– Оттого я много доволен, что всех я люблю!.. Рыбу я ловить люблю. В лесу чтобы мне ночью – первое это мое удовольствие!.. Выду я в лес, когда почка развернется, да и стою. Тихо! Дух такой здоровый!.. Мать ты родная моя, как я лес люблю. Ежели теперича в лесу ночью гроза…
– Не боишься?
– Люблю! Как почнет это она сосны выворачивать… Страсть! А опосля того подымется всякая разная птица, на разные голоса.
– Охотник ты большой!
– Большой я охотник! По нашему лесу вплоть до вантеевской мельницы я все гнезда знаю. А как меня рыба уважает! Ух, как она меня уважает! Но только за всю эту охоту великое мне наказанье было! И как это. Калина Митрич, обидно! Хороший я человек, чаю я не пью!..
– Так за что же?
– Жил я на фабрике, и как слободное время – сейчас я в лес. Там народ – кто в трактир, кто куда, а я в лес. И сижу это я в лесу, и таково мне хорошо – лучше требовать нельзя. Вдруг, братец ты мой, откуда ни возьмись – двое.
«Какой ты есть человек? По какому случаю?»
«Птиц, говорю, наманиваю».
Поволокли меня к становому.
«Помилуйте, говорю, за что же? Ни в чем я непричинен…» Ах, Калина Митрич, как мне это обидно! Вышел становой и сейчас меня обыскивать.
«Сознавайся, говорит, тебе легче будет: ты фальшивую монету делал?»
«Никак нет, говорю».
«За что вы, ребята, его взяли?»
«Не можем, говорят, знать: сидит в овраге – и взяли».
«Зачем, говорит, ты в овраге сидел?»
«Птиц, говорю, люблю, ваше благородие».
«Вот тебе, говорит, двугривенный, ступай на все четыре стороны».
Веришь ты богу, Калина Митрич, как мне это обидно! Иду мимо церкви, хотел положить этот самый двугривенный в кружку, а уж дело под вечер было, сейчас меня опять судить.
«Ты, говорит, у храма божьего кружки ломать хочешь!»
«Пустите, говорю, голубчики… сейчас меня судили. Вот двугривенный становой дал. Человек я безответный! Смирный!» Отпустили. Ну и как же мне это обидно!..
«Еженедельное новое время» № 8, 1879 г.
Лес
Сцены из народного быта
(Ночь. Луговина в лесу. Посередине разложен костер.)
ЯВЛЕНИЕ 1
Антон и Семен сидят у костра;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33