Симона отвезла нас к себе – она жила неподалеку от авеню Фош, напротив Булонского леса.
Квартирка – она досталась Симоне по наследству – была небольшой, но уютной. Не успели мы войти, как Симона уже открыла шампанское. Мы чокались, пили и обнимались. Так началась одна из лучших недель в моей жизни. Несколько дней Симона водила нас по своим любимым местам, и два из них – Сент-Шапель и усыпальница французских королей в Сен-Дени – понравились Эрике необыкновенно. Манни же все время тянул нас в театр. Мы посмотрели «Докучных» и "Проделки Скапена" в "Комеди Франсез", «Топаз» в театре «Жимназ» и "Последнюю обитель" в театре "Амбигю".
После «Докучных» Манни сказал:
– Для европейской поэзии естественен только один стих – четырехстопный. Вы заметили: Мольер ведь писал александрийским стихом, он считал количество слогов, следя, чтобы в каждой строке их было двенадцать, а на ударения не обращал никакого внимания. Но какую его строку ни возьми – всюду ровно четыре стопы. То же самое Шекспир. Он считал, что пишет пентаметром, но у него в каждой строке одно ударение – слабое, так что всего их тоже получается четыре. А почему? А потому, что на одном дыхании можно произнести только четыре стопы.
Он еще долго разглагольствовал в том же духе, пока не заметил, что его никто не слушает. После «Топаза» Манни произнес речь о творчестве Паньоля и о добротной постановке его пьес. Наконец, когда мы посмотрели "Последнюю обитель", я тоже решил взять слово.
– Американский юг, как он показан в этом спектакле, совершенно не похож на настоящий, – сказал я. – Все почему-то изображают его или загадочно-романтическим, или грязным и замусоренным. Тот Юг, где я вырос, – совсем другой.
Я, конечно, не рассчитывал, что мое мнение будет интересно Манни и Симоне, но надеялся на внимание со стороны Эрики.
Когда мы бывали предоставлены самим себе, Эрику тянуло поглядеть на игру в шары в Булонском лесу, на ребятишек, играющих на авеню Фош, на кукольников, дающих представление на Монмартре, на мальчика, пускающего кораблики в Тюильри, на груды грибов и устриц на центральном рынке, на первую в Париже вексельную биржу, неподалеку от Триумфальной арки, – идею такой биржи заимствовал у американцев некто Гаттеньо, и сейчас она приносила ему кучу денег.
К ресторану «Максим» и ему подобным Симона относилась с пренебрежением, говоря, что можно ничуть не хуже, притом дешевле, поесть в таких ресторанах, как "У Макса", "Ля Бургонь" или "Ле Боссю". Их-то мы и посещали, и кормили там, надо сказать, совсем неплохо. Деньги Савицкого, тем не менее, таяли с каждым днем. Перед самым нашим отъездом в Германию я объявил, что этот вечер мы с Эрикой проведем вдвоем. Куда мы пойдем – это я держал от Эрики в тайне, но еще за два дня заказал столик в знаменитом ресторане "Тур д'аржан". К ресторану мы подъехали на такси. Глядя на огоньки, мерцавшие на Сене, мы ели камбалу под грибным соусом и блинчики с апельсиновой начинкой и пили шампанское. Когда со стола было убрано все, кроме бокалов, я наконец решился произнести то, что готовился сказать всю эту неделю:
– Эрика, мои слова, наверно, не будут для тебя сюрпризом, но я очень надеюсь, что ты согласишься выйти за меня замуж.
Она сжала мне руку, как бы благодаря, потом спросила:
– А где мы будем жить? Что ты будешь делать? И что буду делать я? И где мы поженимся? Кругом так беспокойно.
– Где поженимся? Да где пожелаешь. Если тебе больше нравится жить в Германии – пожалуйста. Я, правда, считаю, что в Штатах у нас больше перспектив, но как скажешь, так и будет.
– А понравится ли твоим родителям, что у них будет невестка-немка?
– Национальность невестки их не волнует.
Я еще долго отвечал на разные вопросы, и чем дальше, тем сильнее становилось ощущение, что все это со мной уже было – ведь про то же самое я когда-то говорил с Надей, только тогда я безбожно врал. Последний вопрос, заданный Эрикой, был менее практического свойства.
– Почему ты хочешь на мне жениться? – спросила она.
– Потому что ты – самая потрясающая девушка на свете. Потому что я не могу представить, как буду жить без тебя. Потому что я очень тебя люблю.
Эрика задумалась, потом вдруг улыбнулась и сказала:
– Давай поженимся!
Мы поцеловались прямо на глазах у всего ресторана и заказали еще шампанского.
– А сейчас, – сказал я, – примерь-ка вот это. – И я вытащил из кармана два обручальных кольца, которые купил еще в Берлине. – Если захочешь, можно будет обменять.
Эрика надела кольцо и прямо-таки засветилась от удовольствия.
– Мне нравится то, которое выбрал для меня ты, – сказала она.
Я тоже надел кольцо. Эрика поднесла руку к свету, падавшему от настольной лампы, повертела кольцо на пальце и спросила:
– А когда ты понял, что хочешь на мне жениться?
– Как раз перед тем, как ты начала встречаться с Майком. А ты?
– В самый первый раз, когда мы разговаривали в библиотеке.
ГЛАВА VII
В Берлине меня ждала кипа корреспонденции. Бегло перебрав конверты, я обнаружил три письма от мамы, несколько опоздавших поздравлений с Рождеством, послания от Вандербилтского университета, студенческого братства «Сигма хи» и Монтгомери Белл Экедеми, содержащие просьбы о пожертвованиях (сбеги хоть в Афганистан – они тебя через месяц и там отыщут), два трогательных письмеца от университетских преподавателей и еще одно письмо – от Сары Луизы. Давненько я не видел этого почерка! Написать после столь долгого перерыва ее могло побудить только одно – желание еще немного меня помучить.
Про Сару Луизу я не вспоминал почти целый год и сейчас, когда мы с Эрикой были обручены, сожалел о былых своих любовных признаниях не меньше, чем о нежных словах, которые говорил бедной Наде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150