— Вот увидишь, мамочка, как я буду стараться, какая музыкантша из меня получится. Буду заниматься и заниматься. Ты мне никогда не веришь, а я буду такая прилежная...
— Хотелось бы поглядеть! Любопытно, надолго ли тебя хватит? Слышите, молодой человек? Это вам она может наплести с три короба, а мне что-то уже не верится. Столько мы этих обещаний слышали! Но вы должны ее заставить.— Потом снова обратилась к дочери:— А ты бы попридержала язык! Тебя постоянно надо заставлять. Во всем нужна погонялка.
Адрика, набив рот ватрушкой, лукаво кивала головой, закатывала глазки и гримасничала.
— Вот видите, она не верит. Но ты увидишь, мам, на этот раз я тебя удивлю. Стоит мне получить задание, как я тут же сажусь заниматься.
Убеждая мать, Адрика продолжала трудиться над ватрушками и еще успевала мне подмигивать, словно желая сказать, что, мол, все запомнила, желание учиться имеется, а сейчас ей просто весело и хочется малость пошутить.
— Никто мне не верит, а я так люблю всех вдруг удивить. Это, наверное, от излишнего гонора. Вот теперь хочу, чтобы у меня были красивые пальцы, чтобы перед всеми воображать!
Она вытянула руку, словно приготовилась играть, и сделала легкое волнообразное движение, ах, как хорошо это у нее получилось, во время игры никак не выходило, а здесь — просто загляденье, аж завидки берут, до чего хорошо, ну как тут не похвалить.
— Хочу, чтобы пальцы стали длинные. Как у карманной воровки. Потому что я такая и есть. Буду заниматься!— И она продолжала эти движения рукой, и вся как будто парила в воздухе, но лицо ее оставалось серьезным.— Рука свободна, запястье расслаблено, не торопитесь, надо считать, все время считать, внимание на мизинец, не забывайте про контрабасиста, следите за всеми пальцами.
Хочу, чтобы у меня были красивые руки, вот увидите, недели не пройдет, как глаз не оторвете, и пальцы станут жутко длинные!
Конечно, за неделю ни пальцы длиннее, ни руки красивее не стали, но это и не важно, у нее и так все было в порядке. Да что там говорить, Адрика была так хороша, что дальше некуда. И прекрасно об этом знала. Дураку понятно, что она все знает, только виду не хочет подавать.
И до меня тоже наконец дошло, что втрескался я в нее по уши. Раньше еще можно было сомневаться, а теперь, как ни крути,— дело ясное.
Но сейчас надо было ее учить. Что я и начал делать. Правда, относился я к этому делу не так, чтобы очень серьезно. Я к себе-то самому не относился серьезно. Ну какой из меня педагог? Да мне и не стать им никогда. Тут хоть бы в мало-мальски приличные ученики вылезти, а чтобы стать педагогом, этого я и в мыслях не держал. Об этом и думать не стоило, пригласили — я и пришел. И отнесся к этому совсем не так, как они, просто хотелось куда-нибудь пойти, по крайней мере, сейчас я именно так думаю. Мне тогда казалось, что я им делаю одолжение, на самом же деле мне просто-напросто хотелось в гости, а то живу один как сыч столько времени. Потому и тянуло меня, хотя бы из чистого любопытства, посмотреть, как живут другие люди. Проще говоря, в чей-нибудь дом заглянуть. Назови они любую другую причину, и подумай я тогда или сейчас, что угодно, все равно согласился бы прийти просто из интереса. Когда же я увидел, что попал в семью Адрики и меня прочат ей в учителя, я был несколько ошарашен, но в приятном смысле, даже в более приятном, чем сейчас позволяю себе признаться. Ну а то, что у нее способности не чета моим, мне стало ясно сразу, хотя, правда, и я не хуже других в нашем училище, но если брать вообще, то где уж мне...
В разговорах о музыке, перед музыкантами, глядишь, я и за умного сошел бы. Тут все на равных, интересы общие. Но стоило завести речь о чем-нибудь другом, даже о самых примитивных вещах, как волей-неволей приходило в голову, что такое вот специальное заведение, куда многим страшно хочется попасть, может научить виртуозности и терпению, но вместе с тем
заставляет забыть обо всем остальном и в этом смысле обедняет душу. Ибо здесь студент, если хочет чего-то достичь, вынужден забыть про все кроме музыки и в конце концов начинает ощущать свою ущербность, ведь времени-то не хватает. Я понял это, общаясь с Адрикой. Порой мне казалось, что я могу от нее многому научиться, расширить кругозор. Ведь Адрика мне нравилась. И по дороге к ней или, возвращаясь домой, я всегда весело насвистывал.
Чем дольше я ходил туда по пятницам, тем сильнее меня к ним тянуло, но одновременно таяла вера в себя. Кроме неоспоримых внешних достоинств, Адрика обладала незаурядными способностями, и, по моему мнению, они существенно превышали мои собственные. Чем я мог ее заинтересовать? Да только музыкой. Но это меня не устраивало. Ведь ее способности во всем остальном, по крайней мере, мне так казалось, были явно выше. А что касается музыки, то на первых порах я еще мог ее кое-чему научить, но резонно опасался, что при таких успехах она если и не научится играть как следует, то меня во всяком случае обойдет или просто разберется в моих способностях, выявит слабинки и в один прекрасный день заявит:
— Да ты и сам в этом не силен!
И я прекрасно понимал — да, многого я не знаю и, пожалуй, не узнаю никогда. Потому что заниматься мне было все еще не на чем, даже валторны приличной нет, валторна, впрочем, ее вряд ли волнует, но у меня нет и пианино тоже, господи, да будь у меня пианино или, на худой конец, просто возможность каждый день где-то упражняться, в костеле, например, если бы пан священник разрешил, господи боже, как бы я тогда себя изводил, как бы старался, как занимался, и все, что приобрел, с благодарностью отдал бы людям, уж я бы им отслужил сполна, развеселил их, развеял, рассмешил, петь бы заставил, а то и помог бы своей музыкой в трудную минуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30