..
Двенадцать пар ног под столом ожило и переменило положение. Туфельки Даумантайте приподняли острые носы и снова бессильно прильнули к земле.
— Значит, вас никто не подговаривал на это?
— Нет!
— Ради собственного удовольствия проломили голову господину Габренасу?
— Ради собственного...
Бенюсу вдруг захотелось мучительно оскорбить этих людей, которые добрый час потрошили его, вытягивая каждую жилу, плюнуть на стол и уйти. Он громко рассмеялся.
— Ну?! — обернулся Горилла.
— Господа педагоги! — торопливо откликнулся Мингайла, испугавшись, чтобы истерический припадок окончательно не испортил дела. — Я не хочу повторяться, но откровенно должен признаться: меня удивляет, что на этом заседании педагогического совета первым обсуждают Жутаутаса, а не Стяпулиса. Не ученика, которого преступление довело до тюрьмы, а ученика, который нарушил школьную дисциплину.
— Виновность Стяпулиса не доказана, — спокойно заметила Даумантайте.
Мингайла вызывающе расхохотался.
— Не доказана! Ха-ха-ха! А листовки о четырех расстрелянных большевиках? Может быть, их распространил перед рождественскими каникулами дух святой? Ведь Жутаутас тут уж точно руки не приложил. Зачем втирать очки, ведь только последний дурак может поверить, что Стяпулис тут ни при чем. Я предлагаю, господа, на этом заседании исключить Стяпулиса из гимназии.
— Но мы не закончили вопрос о Жутаутасе, — робко заметил кто-то из учителей.
Инспектор злобно крякнул и наклонился к уху директора. Ольвидас одобрительно кивнул и встал. Он согласен с предложением господина Мингайлы. Правда, окончательное решение дела еще неизвестно. Для доказательства преступления не хватает фактов, и Стяпулиса могут оправдать, но так или иначе, он замарал честь гимназии... Руководство школы не имеет права держать в списках учеников заключенного.
Мингайла и инспектор с директором первыми подняли руки за исключение Стяпулиса с волчьим билетом. Часть учителей не согласилась в душе с тем, что Аницетаса исключают без права поступления в другую гимназию. Но они никогда не выражали своего мнения публично, не шли против начальства, поэтому и на этот раз послушно подняли руки. Думбенайте с Маргисом воздержались, а Габренас и Даумантайте высказались против.
— Вот и выяснилось, кому по душе коммунистическое подполье, — язвительно улыбнулся Мингайла, не скрывая своего торжества.
— Знаешь, что я тебе скажу, господин руководи-юль скаутов,—Габренас удобнее откинулся на стуле, шдрав забинтованную голову. — Если бы мне сказали: умри или выбери одно из двух — партию Мингайлы
или коммунистов, я бы уж к тем пошел — Смелость математика лишила всех дара речи.— Коммунисты за насилие, но разве вы не насильничаете? Коммунистам нужно насилие для свержения теперешней власти, а вы держите власть в руках и насильничаете, терроризируете честных граждан. Куда вы ведете нашу нацию, которую, по вашим словам, любите? Первым пришел в себя инспектор.
— Габренас! — зарычал Горилла-Сенкус и обоими кулаками грохнул по столу. — К черту! За такие слова...
Габренас встал. Его лицо стало белее марли, которой была забинтована голова старика. Он повысил голос:
— Вы уродуете нашу молодежь, восстанавливаете брата против брата, сына против отца. Вы хотите вырастить зверя, который утопит в крови все, что создало за долгие века человечество. Вам уже мало своих методов, вы ввозите заграничные из Италии и Германии...
— ...бренас! — первый слог исчез во рту взбешенного инспектора. — За-заткнись! Замолчи! К черту! Господа, вышвырните его. Вышвыр-ни-те! — стучал ногами Горилла.
— Я сам уйду. — Габренас презрительно оглядел стол. — Не нервничай, Сенкус. И ты, Мингайла. Не думал я, что мои правильные слова наделают столько шума.
— Господин Габренас, — процедил сквозь зубы директор, не поднимая головы. Лицо у него стало исси-ня-красным, щеки дергались.— Ваше поведение... хм... недостойно звания учителя литовской гимназии... В таком месте, знаете ли, да еще перед учеником... хм... противогосударственно, непедагогично...
— Я понял... и напишу прошение об отставке.
— Нет! — инспектор снова ударил обоими кулаками по столу.— Прошением ты не откупишься. Мы тебя как дерьмо с дороги сметем! Большевистским агентам не может быть места в литовской гимназии! Ни в какой, запиши это себе на макушке. Пойдешь дрова колоть! Дрова!
На лице Габренаса показалась ироническая улыбка.
— Я на вас не сержусь, господин Сенкус, вы нашли для меня подходящее занятие. Мне, и правда, больше нравится колоть дрова, чем учить молодежь колоть головы людям.— Учитель повернулся к Бенюсу и кивнул ему. — И на вас я не в обиде, Жутаутас. Господин директор тут говорил, что двух сантиметров не хватило, а то я бы остался без глаза. Но даже с одним глазом я сейчас вижу больше, чем раньше видел двумя. — Старик встал и, высокий, прямой, гордо вышел из комнаты.
— Видите, что делается! —вскочил Мингайла.— У нас под носом коммунисты растут, как грибы, а вы своего человека готовы живьем в землю закопать.
— Наглый тип! — прошептал инспектор.
— Однако, господа, вернемся к делу ученика Жутаутаса.
Бенюс обернулся и последний раз взглянул на красное здание гимназии. Семь лет назад он вошел в этот дом полный прекрасных надежд, а теперь тащится по улице, сунув под мышку потертый портфель, в котором среди книг лежит табель с двойкой по поведению. За этими красными стенами остались его друзья и враги, хорошие и плохие учителя, мечты и надежды, а он тащится по заснеженному тротуару, как бродячий пес. Вышвырнули... Вот и решилась его судьба, обломилась ветка, за которую он уцепился, падая в бездну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119