Если увидите врага, избегайте сражения, но бейте в свои барабаны и трубите в рог, кричите так громко, словно это кричит огромная армия.Если они отступят, не преследуйте их, а скачите прямо к проходу Яньпинь.И он послал командующего Яня подготовить все в городе Чьенко к отступлению, собрав припасы, солдат и местный люд, который боится прихода врага. Ма Таи и Чань Вей должны были прикрывать отступление, устраивая хитроумные засады по всей долине.Все эти приказы министр отдавал спокойным голосом, как тот, у кого есть целый год в запасе и кто не стоит на самом деле перед лицом смерти, когда всем его планам угрожает гибель. Не пренебрег он и отправкой других всадников в Нанан, Т'ьеншин и Айнтини с мрачными известиями, которые могли бы оказаться полезными для живущих там людей, чтобы захватить дорогу на Ханчунь.Он казался таким спокойным, что все, кто слышал его, приободрялись и укреплялись в свою очередь мужеством, словно захмелели из источника, в который сам бог войны пролил вино храбрости. А потом с пятью спутниками Чуко Янь оседлал коня, и они поскакали в Хсичень, чтобы переместить оттуда склады: если их захватят или уничтожат, то это уж действительно будет смертельный удар для всех защитников Ву.Во время всей скачки Мути находился прямо позади властелина, но не с мечом, который Чуко Янь теперь держал в своей руке, а с гордостью размахивая знаменем главнокомандующего, чтобы все знали, что Чуко Янь — военачальник, который не страшится опасности, не убегает от нее. Прибывали другие посыльные, и всегда новости, которые они приносили, были малоутешительными: отряды Ссумы двигались к ним, принося опустошения везде, где проходили.Никого из начальников высшего ранга не осталось в этом маленьком отряде, за исключением самого Чуко Яня и нескольких гражданских официальных лиц, которые не являлись воинами. И когда они достигли города после стремительного марш-броска, министр резким тоном отдал несколько приказов, направо и налево, так что его подчиненные разбежались и помчались выполнять его приказания. Их и без того небольшая группа уменьшилась наполовину, так что тем, кто остался, чтобы заняться перемещением складов, пришлось попотеть и поднапрячься, нагружая повозки, запряженные волами, чтобы увезти их из обреченного города.Сам Чуко Янь взобрался на крепостной вал возле западных ворот, чтобы взглянуть на картину военных действий, которая расстилалась перед ним. Огромными желтыми облаками вздымалась пыль в такого же цвета небо. И эта пыль зависла над двумя дорогами, словно раздвинутые режущие кромки огромных ножниц, вот-вот готовые сойтись; для этих ножниц город в Хсичене — всего лишь орешек, который легко можно расколоть.Министр наблюдал только несколько секунд, а потом снова начал торопливо отдавать приказания, используя даже Мути в качестве посыльного. Все знамена, которые указывали на присутствие в Хсичене защитников Ву, были спущены. С бастионов убрали копья, чтобы их не было видно. И по всему городу прокатился слух, что ни один из офицеров не должен появляться в нем, и быстрая смерть будет наказанием за неподчинение этому приказу.Солдаты снимали доспехи, откладывали в сторону мечи, копья и луки и надевали синюю одежду крестьян, становились простыми людьми. С метлами и корзинами для мусора они появлялись на улицах, похожие на тех, чьим делом было лишь поддерживать чистоту и порядок. К тому же с передних ворот были сняты засовы и их широко распахнули, позволяя любому пришедшему беспрепятственно глазеть на улицы города.Между тем министр направился к сторожевой башне у ворот, где Мути помог ему избавиться от доспехов, отстегивая пряжки и ремни. Он отложил в сторону тяжелый драконий шлем и меч, вложенный в красные покрытые глазурью ножны. В укреплении, где обычно люди носят одежду воинов, он облачился в простой серый халат, наподобие тех, что надевают даосские жрецы, а на голову надел черную шляпу.Потом министр призвал к себе одного из юных писарей и передал ему шест со знаменем, на котором красовался хвост яка, вроде того, что возвышался над зданием магистратуры. Мути, сняв по приказу командующего собственную легкую амуницию, поднял меч в ножнах, поскольку это входило в его обязанности.И наконец министр протянул руку к лютне, на поиски которой он ранее отправлял в город мальчика. Чуко Яня нежно пробежался по струнам, проверяя звук, слегка нахмурился, и стал настраивать инструмент. Затем, держа лютню в одной руке, он взошел на парапет над воротами, где двое солдат уже установили скамью. И там он уселся, держа лютню на коленях, а писарь и Мути заняли свои места по обе стороны от него, словно они находились в деревенском саду и пришли насладиться тишиной летнего полудня, а шум и опасности войны остались где-то далеко.Чуко Янь, настроив лютню, начал играть и спел одну из песен Чи Каня: «Я отбрасываю мудрость и отрекаюсь от учения,Мысли бродят в огромной пустоте…Постоянно сожалея о неправильно сделанном…» Пропев эту песню, он начал другую. Но ни разу не спел он песни о войне — нет, только о людях, которые живут в мире, и стихи эти были написаны в местах спокойствия.Он не выказывал ни малейшего интереса к тому, что происходит на дорогах, ведущих к городу. Мути и юный писарь пытались сохранять такое же спокойствие и отсутствие интереса к происходящему вокруг. Что чувствовал писарь, Мути не знал. Но что касается его самого, то внутри у мальчика все сжалось, он с ужасом ожидал первого выстрела из лука, а ждать этого уже недолго; разведчики вражеского передового отряда уже скачут внизу, хотя и с осторожностью людей, ожидающих засады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56