А Глубокоуважаемые смотрят сверху, не понимая, что глядятся в зеркало. Или понимая – что еще опаснее. Но если ты уверена в своих братьях...
– Я уверена, Лаэрт.
Ветер еле слышно выводит нежную мелодию, вторя неумолчному шуму прибоя. Кифаред и флейтистка. Им обоим никогда не надоедает вечный дуэт.
– Я рад это слышать, Антиклея. Впрочем, твой отец... твой покойный отец, – скрытая боль всплывает на поверхность моря и вдребезги, в брызги пены, расшибается о береговые скалы, – он знал, что делает, когда три года назад приехал на Итаку.
– Его привезли, Лаэрт. Уже тогда он почти не ходил.
– Он приехал. Ты понимаешь, о чем я? Надо плохо знать Волка-Одиночку, чтобы сказать: его привезли. Он приехал. По своей воле. Зная, что мой отец уже умер; что у Одиссея остался всего один дед. И взял нашего сына на колени не для того, чтобы сделать ему козу. Самый распоследний скорняк в глуши Лаконики знает: дед берет внука, объявляя о его принадлежности к роду.
– Я слушаю тебя, Лаэрт...
В шорохе ветра явственно пробивается тревога.
– Одиссей – наследник. Мой наследник, дважды признанный Автоликом: при жизни и в смерти. Лук – подтверждение для тугоухих. Пускай наш сын слышит неслышимое и говорит с несуществующим; важно, что он наследник по закону! Я пристально наблюдаю за ним – и сам, и через слуг. Надеюсь, с возрастом он станет яснее различать, в каком мире живет. Но, в любом случае, Одиссей – наследник. Твой отец всегда знал, что делает.
– И ты боишься...
– Да, я боюсь, Антиклея. Боюсь, и мне не стыдно в этом признаться! Слишком многим Итака с ее влиянием на море – будто кость в горле! Слишком многие хотели бы ее сперва выплюнуть, а потом хорошенечко разгрызть и проглотить заново... Вчера я отказался плыть в гости к Нелею Пилосскому. Прав я или нет в своих подозрениях – я не поплыву на Большую Землю. Ежедневно видеть море и быть прикованным к жалкому клочку суши... что может быть больнее?! – но мужчина в первую очередь отвечает за свою семью. Пусть герои взваливают на плечи ответственность за судьбы Ойкумены! – я давно уже не герой. У меня семья. Никто из них не в состоянии сказать: у меня семья. Жены, дети – да! но не семья. Ты можешь себе представить обремененного заботами о семье Геракла? Персея Горгоноубийцу?! Тезея Афинского?! Язона-Аргонавта?! даже у Орфея – не получилось...
Тишина.
И коротко, ясно:
– У них есть слава и нет семьи. А у меня – наоборот.
– Ты хочешь сказать, муж мой...
– Если, не приведи Гадес, я погибну, тебя на следующий день возьмет в осаду армия женихов. Все соседние острова, от Зама до Закинфа! а днем позже – и Большая Земля. Вдова Лаэрта-Садовника... они будут убеждать всю Ойкумену, что мечтают о твоей красоте! они будут пить, жрать и врать так громко, что им поверят. Допускаю, среди них даже сыщутся один-два восторженных юноши, кто на самом деле полюбит тебя. Как любят символ. Но большинству будет нужен трон Итаки вовсе не из-за твоих чар. А Одиссей...
– В лучшем случае его оставят прозябать во дворце. Время от время бросая подачки, словно шелудивому псу, – в посвисте ветра прорезалась отточенная черная бронза. – В худшем...
– Ты умница. Ты сама все понимаешь. Поэтому я больше никогда не покину острова. Есть и другие причины, но даже этой вполне достаточно. Впрочем, я все равно смертен. А ты знаешь проклятие «порченой крови», лежащее на моем роду: в каждом поколении – только один мальчик. Наследник. И если, волей случая или злого умысла, он не выживет...
– Ты допустишь это?! – гневным эхом взрывается ветер. – Ты?! допустишь?!
– Хотел бы я сказать: «Не допущу!»... А еще больше хотел бы поверить собственным словам. Во всяком случае, с завтрашнего дня я приставлю к мальчику своего человека. Храброго, как лев, и преданного, как собака.
– И глупого, как осел? Чтобы его нельзя было подкупить или переманить? – ветер едва заметно улыбается, игриво шелестя в серебристых листьях олив.
Ветер, он такой... вспыльчив, но отходчив.
– Ну, осел – это, пожалуй, слишком! – прибой делает вид, что обижен, ухмыляясь в седую пену усов. – Но в твоих рассуждениях есть резон. Думаю, наш новый свинопас Эвмей подойдет в самый раз.
– Свинопас? – брезгливо морщит ветер гладь лужи, сбивая в складки отражение луны-Селены.
– Ты же знаешь, какие у меня свинопасы, – смеется прибой, облизывая подножия утесов. – Кроме того, Эвмей – свинопас от роду-племени. Можно сказать, родился при этом деле! Что ему приглядеть за лишним свиненком?.. надо лишь проследить, чтобы они с Эвриклеей... ну, ты понимаешь, о чем я! Молодой, горячий пастушок – и бывшая кормилица...
– Эвриклея по сей день хороша? не правда ли, мой басилей?
– Да. Она хороша по сей день.
– И ты так ни разу не возлег с ней на ложе? хозяин – с рабыней? служанки не соврали мне?!
– Что ты хочешь услышать, о многомудрая жена моя?
– Правду.
– А если мне, как мужчине, стыдно признаться в такой правде? Мужчинам привычнее хвастаться подвигами... даже если они их не совершали.
– Не мужчинам. Героям. А ты просто мой басилей... мой смешной басилей...
* * *
Сейчас я горжусь своим отцом, хотя мало кто способен найти в этом причину для гордости. Впрочем, пусть их. Папа, они ничего не понимают. Они дураки. Горделивые дураки, которые избыток силы зовут бессилием, и пытаются подкинуть дрова разнообразия в угасающий костер. Даже я, твой сын...
Папа, я люблю тебя.
Но тогда вам с мамой было невдомек, что один хранитель-соглядатай у меня уже имеется.
Мой Старик.

Строфа-II
Почем нынче девки на Большой Земле?

– Ты кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19