Больше глазел на приезжих, хрустел любимым поджаренным миндалем и все пытался подобраться к какому-нибудь кубку или кратеру с вином. Впрочем, последнее мне так и не удалось; бдительность нянюшки Эвриклеи оказалась на высоте. Ну, и думал, конечно, о своем замечательном луке. Немного: о покойном дедушке. Совсем чуть-чуть: о дурацких кенотафах и зануде-дядьке.
Но кое-что из разговоров взрослых все же попадало в мои уши. Сейчас, по прошествии многих лет, могу только пожалеть, что не слушал поминальные речи и здравицы более внимательно.
Было бы легче возвращаться.
– ...смута в Элиде.
– По всему видать – быть новой войне. Сам Геракл войско собирает!
– Герои – они такие. Никак не навоюются. Еще, говорят, Флегры от Гигантомахии не остыли, а уж вся земля в пожарах...
– Послание Автолика-покойника слышали? Эк ведь завернул! И себя зачем-то через слово поминал: «Я, Автолик Гермесид...» Будто мы не знаем!
– Еще и строго-настрого велел перед смертью: непременно чтоб слово в слово зачитали! И обязательно здесь, на Итаке, во дворце Лаэрта!
– Так ведь завещание! наследство...
– Ну да, ну да... Им, героям – что наследство, что война... Все едино: слава, добыча... а людям – разорение...
– Кому разорение, а кому и не очень. Небось, покойный Автолик хоть из войны, хоть из мира по медяшечке таскал!
– Он ли один...
– Автолик – это голова! А вот как его вдова с сыночками дела теперь поведет... Оно, знаете, еще у богов на коленях!
– Да уж поведут, тебя не спросят! Сами управятся! при таких-то родичах, как наш гостеприимный хозяин...
– Слава басилею Лаэрту!
– Что слава, то слава... Издавна повелось: Автолик – на суше, Лаэрт – на море...
– Язычок-то!.. попридержи язычок!..
– Ну да, ну да...
...тогда я еще не понимал, на что намекают гости моего отца. Папа Лаэрт? дедушка Автолик? Родственники, конечно – ну и что? Дедушка к нам и не приезжал-то никогда, да и папа все время на Итаке сидит...
Очередной кубок, к которому я было потянулся, плавно вознесся на недосягаемую высоту. Я обиженно повернулся – но на сей раз это была не няня, а моя мама. Впрочем, вместо того, чтобы поставить кубок обратно на стол, подальше от меня, она неожиданно поднесла его к губам и осушила едва ли не одним глотком. Я глядел на чудо во все глаза: никогда еще не доводилось видеть, чтобы моя мать пила почти неразбавленное вино! да еще вот так, залпом – целый кубок...
* * *
– Ну да, ну да...
– А я еще вот что вам скажу, почтеннейшие...
Женщина со стуком поставила пустой кубок обратно на стол, и мальчик заметил: глаза матери лихорадочно блестят – то ли от слез, то ли от выпитого. Она уселась в стоявшее рядом высокое кресло, застеленное овечьим руном, притянула сына к себе, обняла.
– Вот ты, малыш, наверное, и не помнишь-то дедушку, – тихо проговорила Антиклея, обращаясь к сыну, но говоря это скорее для самой себя. – А ведь он приезжал к нам... к тебе приезжал...
– Когда? – искренне изумился Одиссей.
Вот тебе и раз! Дедушка, оказывается, приезжал, а ему никто даже не сказал!
Вечно все скрывают...
– Конечно, ты не помнишь, – казалось, мать его не слушает. – Тебе тогда и года еще не было. А дедушка совсем больной был... ходить почти не мог, его в дом на носилках втаскивали... а все-таки приехал! На руки тебя взял, на колени к себе посадил... И имя твое он тебе дал, дедушка Автолик...
– И лук! – не удержался мальчишка. – Дедушка, он добрый! он самый добрый!
Мать ничего не ответила. Только прижала сына покрепче к себе и долго не отпускала. Потом, словно вспомнив о чем-то, вновь потянулась к кубку.
Понятливый раб-виночерпий мигом оказался рядом; плеснул до краев.
– А может, дедушка еще приедет? – с надеждой спросил мальчик. Подумалось: и мама бы тогда вино пить перестала.
– Нет... не приедет. Он умер, – матери стоило немалого труда произнести эти слова, но она все же нашла в себе силы. Антиклея, дочь Автолика, вообще слыла меж людьми сильной женщиной, но сегодня был особый случай: не каждый день умирает твой отец!
И хвала богам, что не каждый...
– Ну и что?! – стоял на своем маленький Одиссей, не понимая, что делает маме больно. – Я с Ментором играл! а дядька-зануда со своим кенотафером... А Эвриклея сказала, что кенотафер – это для мертвых. Так, может, и дедушка...
– Замолчи! – женщина едва сдержалась, чтобы не ударить ребенка за кощунственные слова. Но вовремя опомнилась. Поднимать руку на собственного сына, да еще скорбного умом? Неужели у него все началось опять?!
– Боги, за что караете?!
Женщина отвернулась и, уже не сдерживаясь, зарыдала.
«Ну конечно, – подумал мальчик. – Дедушку, наверное, похоронили, как полагается. И он попал в Аид. Поэтому он больше не придет. Как же это я сразу не подумал?»
Он сидел, хлюпал носом, смотрел, как меж столами бродят два незнакомых дядьки и одна тетка, которых никто не замечает, не разговаривает с ними, не... И сами дядьки с теткой ничего не едят, не пьют, только время от времени по-собачьи заглядывают людям в глаза; да еще косятся на него, маленького рыжего Одиссея, однако близко не подходят.
Погребальный пир для таких – что мед для мух.
* * *
...На следующий вечер, слушая неслышимые ни для кого, кроме него, указания зануды-дядьки, Одиссей построил первый в своей жизни кенотаф. Из камешков. Маленький. Не больше локтя в длину, и в две детские ладони высотой. Зануда-дядька требовал построить ему большой, но мальчик заупрямился: «Построю маленький. Или вообще с тобой играть не буду!» – и зануде-дядьке пришлось уступить.
А потом, опять же по беззвучной указке, рыжий сын басилея Лаэрта произнес все, что требовалось, запнувшись всего четыре раза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19