– Где соловей?– А вот и слушайте: вот свистит.– Слышу.– Вот коленко выводит, а вот покатился.– Дивно как! – шепчет бабушка.И села на подоконник. Да так вот всю ночь, как молоденькая, просидела! И была ей песня соловья, наверно, мила и прекрасна больше, чем нам: мы слушали с детства без понимания, и, может быть, своего-то соловья, предназначенного, чтобы самому, вот такому-то, еще один раз услыхать, – и пропустили.– Озорник-то какой! – повторяла, радуясь, бабушка.И мы, завидуя ей, говорили друг другу:– Зачем живем мы не как надо, зачем спешим и все смешиваем? Своего соловья надо дожидаться, своего соловья надо заслужить, как заслужила его эта бабушка.Теперь уже почти целый месяц прошел с тех пор, как запел этот первый бабушкин соловей. Теперь их уже сотни поют кругом в кустах, уже цветет шиповник, и слышно бьет в полях перепел, и в сырых лугах горло дерет дергач.Маленькие дети выспались, позавтракали, свеженькие, чистенькие выходят группами из дому и направляются какие к огородам, какие просто в траву и цветы между старыми березами.Каждую группу, как ягнят, пасет отдельная воспитательница и следит, как бы не отбилась от стада какая-нибудь овечка.Своим зорким глазом бабушка заметила одну такую, совсем маленькую, и скоро узнала: это Мария-Тереза Рыбакова. Имя этой девочки содержит всю историю ее жизни. Во время испанских событий прибыла вместе с испанскими детьми мать Терезы. Она здесь вышла замуж за комсомольца Рыбакова, погибла вместе с мужем своим в Ленинграде и оставила после себя крохотное существо, Марию-Терезу. Ну, вот она теперь идет, испанка, в русской траве, в цветах, видна только ее головка со вздернутым носиком.Тереза идет к бабушке не просто, она даже и не идет, и группу свою не бросает. Она сделает один только самый маленький шаг в сторону бабушки и остановится, и потом через какое-то время еще один, и чем дальше от группы, чем ближе к бабушке, тем обильнее текут из глазок ее слезинки. В случае теперь ее бы поймали, она бы сказала, может быть, что заблудилась в высокой траве и не знает, как из нее выйти, и по слезам поняли бы, что она говорит правду. Но никто на нее, такую маленькую, не обращает никакого внимания, следит за ней одна только бабушка и замечает, как мало-помалу сокращается расстояние между нею и девочкой.– Вот уж хитрая-то, – бормочет она и улыбается.Но бледное личико и горючие слезки испаночки между березами смутили далее и бабушку.– Чего ты плачешь?– Головка болит.– А, может быть, и животик?– Животик тоже болит.Бабушка все поняла, и делать нечего приходится Терезу лечить. С трудом, опираясь на костыль, поднимается бабушка, за ней медленно движется Тереза, за Терезой большая курица, за курицей бегут чистенькие цыплятки.Вот добрались наверх, в комнату бабушки.А бабушка ничего не спрашивает, а только одно:– Так у тебя головка болит?– Болит, бабушка.– На-ко, вот тебе от головки.И дает ей ложечку вкусного повидла. А потом:– Что у тебя еще, кажется, животик болит?– Да, и животик.– Ну вот, на тебе и от животика.И дает ей еще ложечку повидла Тереза повеселела, улыбнулась и говорит бабушке:– Ну вот, бабушка, мне кажется, теперь у меня все прошло.– Вот и хорошо, дитятко, иди с богом! – благословляет русская бабушка испанскую внучку.

1 2 3 4 5