Но надо думать, что девушка не поняла важности этой самой детали, что удивительно.Чернота по-прежнему льется на это дело не хуже водопада во время наводнения.Мы выходим из комнаты.— Вот что мы сделаем, — говорит мне Вердюрье. — Добьем девку и сунем ее в большую плетеную корзину. Я помогу вам вынести ее из дома, а вы увезете…Я не горю восторгом и не рвусь приступать к осуществлению этой программы. Вам не нужно объяснять почему, верно?Я хмурю брови и принимаю вид Грозы Чикаго.— Мне не очень нравится таскать на себе жмуриков в корзинах. Лучше вынесем киску на руках, как будто она упала в обморок, и в таком виде уложим в тачку…— Ну да, — усмехается тощий, — чтобы ее увидели соседи или прохожие, не говоря уже о консьержке…— А как вы ее притащили утром?— В корзине…— А! Это у вас привычка?Я говорю себе, что малышка должна быть на редкость крепкой, если смогла пережить путешествие в плетеной корзине после перенесенной операции.Сейчас дела начнут ухудшаться, потому что ради спасения Клод мне придется стать злым.Раздается новый телефонный звонок. Вердюрье возвращается в свой кабинет. Мне бы хотелось последовать за ним, но это слишком рискованно. Отсутствует он не очень долго. Ожидая его, я поглаживаю рукоятку моей пушки. В случае если ему звонит Анджелино, начнется нечто, не поддающееся описанию…Когда он возвращается, вид у него спокойный.— С женщинами всегда одни неприятности, — ворчит он.Из чего я заключаю, что он полаялся со своей бабой, и успокаиваюсь.— Ну, — говорит он мне, — вы действительно хотите вынести ее на руках?— Да, я предпочел бы это.— Не забывайте, что ее разыскивают. Это большой риск. Не думаю, что шеф согласился бы с этим.Он улыбается.Однако! Каким добрым ко мне он вдруг стал. Каких-то две минуты назад разговаривал резко и повелительно, а тут ни с того ни с сего сделался приторно-сладким, как гранатовый сироп. Мое удивление не успевает развиться. Вердюрье вытаскивает из внутреннего кармана пиджака свинцовую дубинку, обтянутую кожей, и отвешивает мне по башке. Я пытаюсь парировать удар, но уже слишком поздно.Я ныряю в черноту. Глава 17 Должно быть, я получил крепкий удар по табакерке, потому что, когда прихожу в себя, вокруг меня стоят несколько человек.Я их не вижу: нет сил открыть глаза, но чувствую, как они ходят вокруг меня.Ноги… Ноги…— И тут, — произносит Вердюрье, — мне позвонил тип, выдавший себя за босса. Акцент… голос… Он что-то сказал по-итальянски Альде, потом спросил: “Мой приятель у вас?” Я ответил, что да. Он сказал: “Сделайте все с ним вдвоем, у меня нет времени…” — Вердюрье заканчивает:— Он стал спорить о том, как выносить девчонку. Я хотел, чтобы он тащил ее в корзине, а он хотел вынести ее живой на руках… Черт, так это и есть Сан-Антонио! Он в ярости пинает меня ботинком по ребрам.— Он меня чуть не провел, — добавляет он. — Если бы шеф не позвонил…Молчание. У меня жутко болит череп. Такое чувство, что от него отпилили половину.Вердюрье шепчет:— Ну и что будем с ним делать?— Надо подождать, пока он придет в себя, — отвечает голос.Этот голос я прекрасно знаю — он принадлежит Рюти. Он продолжает:— Патрон хочет его ликвидировать. Говорит, что ему надоело натыкаться на него каждую секунду. Этот легаш — кузен дьявола, честное слово! Невозможно знать, чего у него в башке… Анджелино хочет, чтобы перед тем, как шлепнуть, его допросили. Говорит, что очень важно узнать, что ему известно. Он беспокоится, во-первых, насчет статуи, а во-вторых, о деле на Сен-Лазаре… Но об этом он ничего знать не может, каким бы башковитым ни был… Однако лучше убедиться.Я чувствую, что какой-то тип садится рядом на корточки и осматривает меня. Это Рюти.— Ну ты ему и саданул! — восклицает он.— Ничего, — отвечает Вердюрье, — у этих гадов крепкие черепа.— Сходи за водой, — советует еще один голос.— Может, лучше подпалить ему лапы? — предлагает Вердюрье. — Кажется, это приводит в чувство в два счета…По-моему, самое время подать признаки жизни, если я хочу избежать новых неприятностей.Я вздрагиваю, шумно вдыхаю через нос и наконец ценой неимоверного усилия открываю глаза.Их трое. Стоят, наклонившись надо мной, как над колодцем.Вид у них совершенно не нежный. Глаза похожи на раскаленные гвозди, которыми они хотели бы меня проткнуть.— Ну, очухался? — усмехается третий, которого я не знаю.Я вижу его плохо, различаю только колеса с подошвами, толстыми, как тротуар.Мне удается приподняться на локте. В голове гудит турбина и блестят искры. Сильно хочется блевануть.Я закрываю глаза, потому что башка начинает крутиться, как домик чудес ярмарочного аттракциона.— Знаменитый комиссар не очень крепок, — усмехается Вердюрье.У меня нет сил обижаться на него. Во мне не осталось ни ненависти, ни ярости, ни намека на любое другое сильное чувство.Открываю глаза снова. Искры становятся менее яркими, головокружение прекращается. Я сажусь на пол и подношу руку к голове. Кожа на месте удара содрана, и кровь стекает по шее на мои шмотки.Мой костюмчик приказал долго жить. Сначала порвались штаны, теперь клифт весь в кровище… Я был неправ, когда решил в одиночку охотиться на банду этого чертова макаронника. Надо было взять с собой помощников.Но сейчас плакаться уже слишком поздно.— Что-то ты поблек, старина, — замечает Рюти. — Сидишь как в воду опущенный… Что же стало с крутым комиссаром?Он наклоняется, берет меня за плечи и заставляет сесть прямо. Только тогда я понимаю, насколько сильный удар по балде получил. Если бы этот придурок не поддерживал меня, я бы растянулся на полу.Второй, парень в ботинках с толстыми подошвами, берет меня за одну руку, Рюти — за другую, и они на пару тащат меня в ванную, где сажают на стул из металлических труб и привязывают к нему нейлоновой веревкой, на какой сушат белье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34