А я оттуда все буду видеть: и
дорогу до самых джунглей, и всю деревенскую окраину, если попрут прямо
через дома, и болото слева, если бронепехота оттуда сунется... И подумал я
еще, что надо бы не забыть попросить у клеща несколько двоек для прикрытия
с этой стороны. Ракет у меня в лотках двадцать штук, если только эти
писаря по дороге сюда их не повыбрасывали для облегчения ноши... Ну, это
мы сейчас посмотрим, а в любом случае, как только окопаемся, надо будет
послать тараканов за пополнением. Страсть не люблю, когда в бою приходится
экономить. Это уже тогда не бой, а я не знаю что... Времени хватит до
сумерек, а когда они в сумерках попрут, вспыхнет эта дикая деревня, и
будут они все у меня как на ладони - бей на выбор. Не пожалеешь, Гепард,
что на меня понадеялся!..
Вот эту последнюю мысль я машинально додумал, уже лежа на спине, а в
сером небе надо мной, как странные птицы, летели какие-то горящие клочья.
Ни выстрела, ни взрыва я не услышал, а сейчас и вообще ничего не слышал.
Оглох. Не знаю, сколько прошло времени, а потом я сел.
Из джунглей по четыре в ряд выползают бронеходы, плюют огнем и
расходятся в боевой веер, а за ними выползает следующая четверка. Деревня
горит. Над окопами дым, ни души не видно. Походная кухня рядом с факторией
перевернута, варево из нее разлилось бурым месивом, идет пар. Ракетомет
мой тоже перевернут, а тараканы лежат в кювете кучей друг на друге. Одним
словом, занял я удобную позицию, змеиное молоко!
Тут накрыло нас второй очередью. Снесло меня в кювет, перевернуло
через голову, полон рот глины, глаза забило землей. Только на ноги
поднялся - третья очередь. И пошло, и пошло...
Ракетомет мы все-таки на колеса поставили, скатили в кювет, и один
бронеход я сжег. Тараканов стало уже двое, куда третий делся - неизвестно.
Потом - сразу, без перехода - я оказался на дороге. Впереди целая
куча полосатиков - близко, совсем близко, рядом. На клинках у них кроваво
отсвечивал огонь. Над ухом у меня оглушительно грохотал пулемет, в руке
был нож, а у ног моих кто-то дергался, поддавая мне под коленки...
Потом я старательно, как на полигоне, наводил ракетомет в стальной
шит, который надвигался на меня из дыма. Мне даже слышалась команда
инструктора: "По бронепехоте... бронебойным..." И я никак не мог нажать на
спуск, потому что в руке у меня опять был нож...
Потом вдруг наступила передышка. Были уже сумерки. Оказалось, что
ракетомет мой цел, и я сам тоже цел, вокруг меня собралась целая куча
дикобразов, человек десять. Все они курили, и кто-то сунул мне в руку
флягу. Кто? Заяц? Не знаю... Помню, что на фоне пылающего дома шагах в
тридцати чернела странная фигура: все сидели или лежали, а этот стоял, и
было такое впечатление, будто он черный, но голый... Не было на нем одежды
- ни шинели, ни куртки. Или не голый все-таки?.. "Заяц, кто это там
торчит?" - "Не знаю, я не Заяц". - "А где Заяц?" - "Не знаю, ты пей,
пей..."
Потом мы копали, торопились изо всех сил. Это было уже какое-то
другое место. Деревня была уже теперь не сбоку, а впереди. То есть деревни
больше не было вообще - груды головешек, зато на дороге горели бронеходы.
Много. Несколько. Под ногами хлюпала болотная жижа... "Объявляю тебе
благодарность, молодец, Кот..." - "Извините, Гепард, я что-то плохо
соображаю. Где все наши? Почему только дикобразы?.." - "Все в порядке,
Гаг, работай, работай, брат-храбрец, все целы, все восхищены тобой..."
...И вдруг из черно-алой мути прямо в лицо ливень жидкого огня. Все
сразу вспыхивает - и трупы, и земля, и ракетомет. И кусты какие-то. И я.
Больно. Адская боль. Как барон Трэгг. Лужу мне, лужу! Тут ведь лужа была!
Они в ней лежали! Я их туда положил, змеиное молоко, а их в огонь надо
было положить, в огонь! Нет лужи... Земля горела, земля дымилась, и кто-то
вдруг с нечеловеческой силой вышиб ее у меня из-под ног...

2
Возле койки Гага сидели двое. Один - сухопарый, с широкими костлявыми
плечами, с большими костлявыми лапами. Он сидел, закинув ногу на ногу,
обхватив колено мосластыми пальцами. Был на нем серый свитер со свободным
воротом, узкие синие брюки непонятного покроя, не форменные, и красные с
серым плетеные сандалии. Лицо было острое, загорелое с ласкающей сердце
твердостью в чертах, светлые глаза с прищуром, седые волосы -
беспорядочной, но в то же время какой-то аккуратной копной. Из угла в угол
большого тонкогубого рта передвигалась соломинка.
Другой был добряк в белом халате. Лицо у него было румяное, молодое,
без единой морщинки. Странное какое-то лицо. То есть не само лицо, а
выражение. Как у святых на древних иконах. Он глядел на Гага из-под
светлого чуба и улыбался как именинник. Очень был чем-то доволен. Он и
заговорил первым.
- Как мы себя чувствуем? - осведомился он.
Гаг уперся ладонями в постель, согнул ноги в коленях и легко перенес
зад в изголовье.
- Нормально... - сказал он с удивлением.
Ничего на нем не было, даже простыни. Он посмотрел на свои ноги, на
знакомый шрам выше колена, потрогал грудь и сразу же нащупал пальцами то,
чего раньше не было: два углубления под правым соском.
- Ого! - сказал он, не удержавшись.
- И еще одна в боку, - заметил добряк. - Выше, выше...
Гаг нащупал шрам в правом боку. Потом он быстро оглядел голые руки.
- Погодите... - пробормотал он. - Я же горел...
- Еще как! - вскричал румяный и руками показал - как. Получалось, что
Гаг горел, как бочка с бензином.
Сухопарый в свитере молчал, разглядывая Гага, и было в его взгляде
что-то такое, отчего Гаг подтянулся и произнес:
1 2 3 4 5 6