Он
был способен часами разглагольствовать о мистической простоте народного
искусства. Его произношение звучало как подделка под бруклинское, которое
так любят киношники, но на самом деле было чисто питтсбургским.
Морниел быстро распрощался с Гогеном, как только взял несколько
уроков в Лиге любителей искусства и впервые отрастил спутанную белокурую
бороду. Недавно он выработал собственную технику письма, которую назвал
"грязное на грязном".
Морниел был бездарен - в этом можно не сомневаться. Тут я высказываю
не только свое мнение - ведь я делил комнату с двумя
художниками-модернистами и целый год был женат на художнице, - но и мнение
понимающих людей, которые, не имея ровным счетом никаких причин относиться
к Морниелу с предубеждением, внимательно смотрели его работы.
Один из этих людей, критик и отличный знаток современной живописи,
несколько минут с отвисшей челюстью созерцал произведение Морниела (автор
навязал мне его в подарок и, несмотря на мои протесты, собственноручно
повесил над камином), а потом сказал: "Дело не в том, что ему абсолютно
нечего сказать графически. Он даже не ставит перед собой того, что можно
было бы назвать живописной задачей. Белое на белом, "грязное на грязном",
антиобъективизм, неоабстракционизм - называйте как угодно, но здесь нет
ничего. Просто один из тех крикливых, озлобленных дилетантов, которыми
кишит Виллидж".
Спрашивается, зачем же я тогда вообще знался с Морниелом?
Ну, прежде всего, он жил под боком и потом был в нем какой-то
своеобразный худосочный колорит. И когда я просиживал ночи напролет,
стараясь выдавить из себя стихотворение, а оно никак не выдавливалось, на
душе становилось легче при мысли, что можно заглянуть к нему в студию и
отвлечься разговором о предметах, не имеющих отношения к литературе.
Тут, правда, был один минус, о котором я постоянно забывал, - у нас
всегда получался не разговор, а лишь монолог, куда я едва умудрялся время
от времени вставлять краткие реплики. Видите ли, разница между нами
состояла в том, что меня все же печатали - пусть хоть в жалких
экспериментальных журнальчиках с плохим шрифтом, где гонораром была
годовая подписка. Он же нигде никогда не выставлялся, ни разу.
Была и еще одна причина, из-за которой я поддерживал с ним отношения.
Одним талантом Морниел действительно обладал.
Если говорить о средствах к существованию, то я едва свожу концы с
концами. О хорошей бумаге и дорогих книгах могу только мечтать, ибо они
для меня недоступны. Но когда уж очень захочется чего-нибудь - например,
нового собрания сочинений Уоллеса Стивенса [американский поэт-лирик первой
половины ХХ века], - я двигаю к Морниелу и сообщаю об этом ему. Мы
отправляемся в книжный магазин, входим поодиночке. Я завожу разговор о
каком-нибудь роскошном издании, которого сейчас нет в продаже и которое я
будто бы собираюсь заказать, и, как только мне удастся полностью завладеть
вниманием хозяина, Морниел слизывает Стивенса, - само собой разумеется, я
клянусь себе, что заплачу сразу, как только поправятся мои обстоятельства.
В таких делах Морниел бесподобен. Ни разу не случилось, чтобы его
заподозрили, не говоря уж о том, чтоб поймали с поличным. Естественно, я
должен рассчитываться за эти услуги, проделывая то же самое в магазине
художественных принадлежностей, чтобы Морниел мог пополнять запасы холста,
красок и кистей, но в конечном счете игра стоит свеч. Чего она, правда, не
стоит, так это гнетущей скуки, которую я терплю при его рассуждениях, и
моих угрызений совести по поводу того, что он-то вовсе и не собирается
платить за приобретенные товары. Утешаю себя тем, что сам расплачусь при
первой же возможности.
- Вряд ли я настолько уникален, каким себе кажусь, - говорил он в тот
день. - Конечно, рождаются и другие с не меньшим потенциальным талантом,
чем у меня, но этот талант губят, прежде чем он успеет достигнуть
творческой зрелости. Почему? Каким образом?.. Тут следует проанализировать
роль, которую общество...
В тот миг, когда он дошел до слова "общество", я и увидел впервые эту
штуку. Какое-то пурпурное колыхание возникло передо мной на стене,
странные мерцающие очертания ящика со странными мерцающими очертаниями
человеческой фигуры внутри. Все это было в пяти футах над полом и
напоминало разноцветные тепловые волны. Видение тотчас же исчезло.
Но погода была слишком холодной для тепловых волн, а что до
оптических иллюзий - я им не подвержен. Возможно, решил я, при мне
зарождается новая трещина в стене. По-настоящему помещение не
предназначалось для студии, это была обычная квартира без горячей воды и
со сквозняками, но кто-то из прежних жильцов разрушил все перегородки и
сделал одну длинную комнату. Квартира находилась на верхнем этаже, крыша
протекала, и стены были украшены толстыми волнистыми линиями в память о
тех потоках, что струились по ним во время дождя.
Но отчего пурпурный цвет? И почему очертания человека внутри ящика?
Пожалуй, довольно-таки замысловато для простой трещины. И куда все это
делось?
- ...в вечном конфликте с индивидуумом, который стремится выразить
свою индивидуальность, - закончил мысль Морниел. - Не говоря уж о том...
Послышалась музыкальная фраза - высокие звуки один за другим, почти
без перерывов. И затем посреди комнаты - на сей раз футах в двух над полом
- опять появились пурпурные линии, такие же трепещущие, светящиеся, а
внутри - снова очертания человека.
1 2 3 4 5 6 7