– Хлестни его и брось прут.
Я так и сделал и отбросил прут назад; опять скачок, но тут я совладал с ним, тут довольно было одной руки, чтобы удержать его на поле, и он опять шел ровным тротом, и таким манером мы прошли противоположную прямую второго круга, и на этот раз я был наготове, когда мы повернули, и он опять увидел Неда, и нам надо было пройти финишную прямую, а Нед стоял ярдах в двадцати за тем местом, где должен был быть финиш, и говорил не громко, но так, чтобы Громобой его слышал, говорил тем же тоном, что в вагоне накануне ночью – и прут мне был бы теперь без пользы, все равно я не успел бы пустить его в ход, даже если бы и не отбросил; до сих пор я думал, что хоть на одном-то горячем скакуне я поездил – на том жеребце-полукровке дядюшки Зака, который вел родословную от Моргана – но ни разу в жизни я не испытал ничего подобного этому рывку, этому порыву вперед, точно до сих пор нас держала веревка, привязанная к деревянному колу, а теперь голос Неда перерезал ее:
– Сюда, сынок, бери.
И вот мы уже стоим, и голова Громобоя по ноздри погружена в Недову ладонь, хотя на этот раз я чую только резкий запах лошадиного пота и вижу только пучок травы, которую жует Громобой.
– Хи-хи-хи! – сказал Нед так тихо и ласково, что и я перешел на шепот.
– Что это? – сказал я. – Что? – Но тут подошел Бун, и уж он не шептал.
– Будь я проклят! Какое ты ему слово сказал?
– Никакое, – сказал Нед. – Просто – ежели, мол, хочет ужинать, пусть идет и ужинает.
Не шептал и Бутч: наглый, самоуверенный, непробиваемый, бесстыдный, безжалостный.
– Так, так, – сказал он. Он не приподнял голову Громобоя, уткнувшегося в Недову ладонь, он ее вздернул, а когда конь попытался снова опустить, сунул ему удила в рот.
– Дайте я сделаю, – скороговоркой сказал Нед. – Что вы ищете?
– Если я сам не слажу с лошадью и мне понадобится помощник, я кликну, – сказал Бутч. – Но не тебя. Тебя пусть в Миссипи зовут. – Он оттянул губу Громобою, осмотрел десны, потом и глаза. – Ты что ж, не знаешь, что нельзя давать лошадям допинг перед скачками? Может, у вас там, в болотах, не слышали про это, так вот, знай.
– У нас в Миссипи тоже есть конские доктора, – сказал Нед. – Позовите любого, пусть скажет, наелся этот конь какого-нибудь зелья или нет.
– Ладно, ладно, – сказал Бутч. – Только почему ты дал ему допинг за день до скачек? Хотел посмотреть, подействует ли?
– Выходит, так, – сказал Нед. – Ежели бы дал, так для этого. Но я не давал. Вы же разбираетесь в лошадях, значит, сами знаете, что не давал.
– Ладно, ладно, – снова сказал Бутч. – В каждом деле свои секреты, я в них не мешаюсь, был бы прок от них. Будет этот мерин скакать и завтра, как сегодня? Не раз, а все три раза?
– Ему довольно и двух, – сказал Нед.
– Неважно, – сказал Бутч. – Два раза. Выиграет?
– Спросите у мистера Буна Хогганбека, что будет, если этот конь не выиграет два раза, – сказал Нед.
– Я у тебя спрашиваю, а не у Красавчика, – сказал Бутч.
– Два раза выиграет, – сказал Нед.
– Ну что ж, – сказал Бутч. – Так-то говоря, если у тебя этого зелья еще только три порции, я тоже больше двух раз не стал бы рисковать. Если он второй раз отстанет – скормишь ему остаток, чтобы добежать до Миссипи.
– Я и сам так подумал, – сказал Нед. – Отведи его в конюшню, – сказал он мне. – Пусть остынет, потом мы его обмоем.
Бутч и тут следил за нами, почти до самого конца. Мы вернулись в конюшню, расседлали Громобоя, Ликург принес ведро и тряпку, и обмыл его, и обтер мешковиной, и только потом поставил в стойло и задал корму, вернее, собрался задать. Потому что Бутч сказал:
– А ну-ка, парень, слетай в дом, принеси кувшин с водой и сахар и поставь на веранду, мы с Красавчиком сварганим себе грогу.
Ликург не сдвинулся с места, пока дядюшка Паршем не сказал:
– Иди, – и он сразу пошел, а за ним и Бун с Бутчем. Дядюшка Паршем стоял в дверях конюшни и смотрел им вслед (то есть вслед Бутчу) – старчески-поджарая, полная драматизма черно-белая фигура: черные брюки, белая рубашка, черное лицо, черная шляпа, под ней белые волосы, и усы, и эспаньолка.
– Начальство, – сказал он. Сказал спокойно, с холодным равнодушным презрением.
– Раз у человека мозгов нет, стоит ему обзавестись бляхой, пусть самой завалящей, она так здорово ударяет ему в башку, что и у других голова кругом идет, – сказал Нед. – Но не бляха главное, а пистолет. Когда этот начальник был маленьким мальчонкой, верно, об одном только и думал – вот бы с пистолетом поцацкаться, только с самого начала знал – как вырастет и заведет себе такую цацку, так ему закон сразу запретит ее в ход пускать. Ну, а теперь-то у него бляха, значит, нечего бояться, что в тюрьму засадят и эту штуку отнимут, и он снова может побыть мальчишкой, хотя уже взрослый дядя. Худо одно, – пистолет так засел в его умишке, что он и подумать не успеет, как прицелится во что-нибудь живое и выстрелит.
Тут вернулся Ликург.
– Они дожидаются тебя, – сказал он мне. – В дрожках.
– Уже вернулись? – спросил я.
– Все время были здесь, – сказал Ликург. – С самого начала. Она все время сидела с тем парнишкой, вас дожидалась. Она говорит, иди к ней.
– Погоди, – сказал Нед. Я остановился: у меня на руке все еще был ездовой носок, и я подумал – он хочет его снять. Но он просто смотрел на меня. – Теперь тебе покоя не будет от людей.
– От каких людей? – спросил я.
– Уже слух прошел. Насчет скачек.
– Кто его распустил?
– А кто всегда слухи распускает? – сказал он. – Для них разносчика не надо, хватит участка в десять миль и пары скаковых лошадей. Откуда, по-твоему, взялся здесь этот начальник? Не унюхал же, как пес, что в четырех пли там в пяти милях белая девушка объявилась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98