Загон был такой большой, что, казалось, мог бы вместить Техас да еще и Канзас в придачу. "Видно, она прямо подъехала к этой чертовой палатке и говорит: "Вот ваша упряжка. А вы подавайте мой сепаратор, да поживее, потому что мне еще домой сколько ехать", - говорит он. А потом мы снова услыхали гудение и в тот вечер пошли к старику Энсу просить мула, чтоб допахать дальний клин, но он теперь ничего не хотел давать. Он только бранился да бранился, а когда кончил, мы вернулись назад и снова сели на загородку. И, уж конечно, мы услышали, как сепаратор снова загудел. Звук был такой же сильный, как раньше, будто сепаратор мог гнать молоко без конца, все равно, прошло через него это молоко один раз или сто. "Снова здорово, - сказал Эб. - Так ты не забудь завтра про этот галлон".
"Нет, сэр, говорю, не забуду". И мы опять послушали, как гудит сепаратор. Потому что тогда Эб еще не осатанел.
"Видно, ей эта штуковина много удовольствия доставляет, ишь как она довольна", - сказал Эб.
3
Он остановил пролетку и посидел с минуту, глядя на те же сорванные с петель ворота, на которые девять дней назад глядел Джоди Уорнер, сидя на своей чалой лошади, на затравевший, поросший бурьяном двор, на дом, покосившийся и потрепанный непогодой, на все это захламленное запустение, среди которого, еще до того, как он подъехал к воротам и остановился, громко и монотонно звучали два женских голоса. В этих молодых голосах не слышалось ни крика, ни визга, но была в них та застывшая, необъятная сила, которая совершенно чужда всякой членораздельной речи, всякому человеческому языку точно звуки исходили из клювов каких-то чудовищных птиц, точно в глухомань, в мертвое и непроходимое болото или пустыню вторглись, вспугнув и возмутив безмолвие, два последних представителя какой-то вымершей породы, обосновались на этом болоте и упорно оскверняют его своей бесконечной перебранкой, и вдруг все разом смолкло, как только Рэтлиф крикнул. А еще через мгновение из дверей на него уже глядели две девушки, рослые, похожие друг на друга, словно две гигантские коровы.
- Доброе утро, сударыни! - сказал Рэтлиф. - Где ваш папаша?
Они продолжали глядеть на него. Казалось, они даже не дышали, хотя он знал, что они дышат, должны дышать: телам такой грузоподъемности, такого явно исполинского, почти что обременительного здоровья нужен воздух, много воздуха. На миг они представились ему в виде двух коров, двух нетелей, которые стоят по колено в воздухе, будто в ручье или в пруду, стоят, погрузив морды в воду, и вода стремительно и бесшумно разверзается под их дыханием, на миг, в немом изумлении, открывая взору подводный мирок, кишащий вокруг копыт, прочно упертых в дно. Потом они сказали в один голос, как хорошо слаженный хор:
- Он в поле.
"Вон как, - подумал он, трогаясь с места. - А что же он там делает?" Потому что он и представить себе не мог, чтобы у того Эба Сноупса, которого он знал прежде, было больше двух мулов. Но одного из них Рэтлиф уже видел, он стоит без дела в загоне позади дома; а другой привязан к дереву подле лавки Уорнера, в восьми милях отсюда, он знал это наверняка, потому что только три часа назад видел его на том самом месте, где вот уже шесть дней у него на глазах этого мула привязывает новый приказчик Уорнера, приезжая в лавку. На миг он придержал лошадей. "Ишь черт, - беззлобно подумал он, может, ему наконец представился случай, которого он ждет вот уже двадцать три года, - позабыть про Стэмпера и начать все сызнова". А когда показалось поле и Рэтлиф узнал угловатую, нескладную, приземистую фигуру за плугом, который тянули два мула, он даже не удивился. Он сразу узнал этих мулов, которые еще неделю назад принадлежали Биллу Уорнеру, но тут же изменил время глагола: "Не принадлежали, - подумал он, - а принадлежат. А, черт, вот так ловкач. Он уже не лошадьми промышляет. Он человека променял на пару мулов".
Рэтлиф остановился у загородки. Плуг был в дальнем конце поля. Человек повернул запряжку - он рванул вожжи с ненужным ожесточением, и мулы задрали морды, оскалились, сбились с шага. Рэтлиф бесстрастно смотрел на него. "Эб все тот же, - подумал он. - По-прежнему обращается с лошадью или с мулами так, будто они на него кулаком замахнулись, прежде чем он успел слово сказать". Он понял, что Сноупс тоже видел и даже узнал его, хотя виду не подал, а мулы тем временем оправились и повернули назад, их стройные ноги с узкими, как у оленей, копытами переступали быстро и нервно, оставляя за собой черный жирный пласт, поднятый блестящим сошником. Теперь Рэтлиф видел, что Сноупс смотрит прямо на него, - холодные блестки под всклоченными сердитыми бровями, точь-в-точь такими, как восемь лет назад, они ничуть не изменились, эти брови, разве что поседели немного, - а тот молча заворотил упряжку, все с той же бессмысленной жестокостью, и остановил плуг, поваливши его набок.
- Ты чего тут делаешь? - сказал он.
- Да вот, услыхал, что вы здесь, и заехал, - сказал Рэтлиф. - Давненько мы не виделись, а? Восемь лет.
Сноупс проворчал:
- По тебе этого не скажешь. С виду все такой же тихоня, будто всю жизнь спиртного и капли в рот не брал,
- А то как же, - сказал Рэтлиф.- Кстати о спиртном. - Он вытащил из-под сиденья бутылку с какой-то жидкостью, с виду похожей на воду. - Лучшее, что есть у Маккаллема. Только на прошлой неделе гнали. Возьмите.
Он протянул бутылку. Сноупс подошел к загородке. Теперь между ними было не больше пяти футов, но Рэтлиф по-прежнему не видел ничего, кроме двух холодных огоньков под злобным навесом бровей.
- Это ты мне привез?
- А то кому же. Берите.
Сноупс не двигался.
- За что?
Сноупс взял бутылку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20