Я хоть и нечистаяс сила, но не до
такой же степени, чтобы тягаться с вампирами и прочей дрянью,
которая имеет привычку вить гнезда в подобных местах.
- Уйдем отсюда, - сказал я жалобно. - Не нарывайся на
неприятности, Исангард.
Он тут же постучал в дверь. Ему никто не ответил, и я
обрадовался.
- Нет здесь никого, - сказал я. - Видишь сам. Пошли
отсюда.
Но он тихонько приоткрыл дверь, и на крыльцо тут же
высунулся остроухий пес. Морда у него была веселая, и весь он
был такой молодой и дурашливый. С собаками мой Исангард всегда
очень вежлив. Я даже думаю, что когда-то он был собакой. Он
позволил псу обнюхать свои руки, после чего животное совершенно
растаяло и начало ластиться и подпрыгивать, норовя лизнуть его в
физиономию. Я вытаращил на пса свои круглые желтые глаза, и
пес завял. Он опустил хвост и уплелся в глубину дома. Исангард
пошел за ним.
Притолока была настолько низкой, что даже ему пришлось
немного нагнуть голову, чтобы не посадить себе шишку на лоб. Я
шмыгнул следом, и мы оказались в просторных и совершенно
темных сенях. На бревенчатых стенах угадывались разнообразные
предметы, вроде вил и хомутов, санки, корыта и еще какая-то
дрянь, а также большое количество пауков. Я их шкурой чувствую.
От сеней еще более низкая дверца, обитая драной клеенкой,
из-под которой вылезала грязная вата, вела в так называемые
жилые помещения. Давясь от отвращения, я пролез и туда.
Исангард поздоровался. Как мне показалось - наугад, потому
что в первую минуту я никого не увидел.
Комната была крошечная, наполовину перегороженная печкой.
На стене висел облезный ковер, а над ковром коптила тусклая
керосиновая лампа. Окошко, похожее больше на бойницу, было
затянуто грязной марлей - от комаров. Выцветшие и очень пыльные
бумажные цветы были заткнуты между бревен над окном.
На провалившейся тахте под ковром сидели двое.
Во-первых, там был бродяга, вроде нас. Шляются по всему
северу такие вот неприкаянные личности, обвешанные оружием с
головы до ног, в поисках с кем бы подраться, кого бы пограбить.
Сельский труд вызывает у них отвращение, и оно, в общем-то,
вполне закономерно, если вдуматься: работаешь, работаешь,
ковыряешься в земле, света белого не видишь, а потом явился такой
вот балбес - и ограбил. Я так это понимаю.
Я попробовал прочитать его мысли, чтобы не тратить времени
на выяснения, кто он такой да что здесь делает, но натолкнулся на
преграду. Я успел услышать только обрывок, вроде "нелегкая
принесла", после чего все мгновенно стихло. Перестать думать он
не мог, такое никому не под силу. Значит, он почувствовал, как я
залез к нему под черепушку, насторожился и принял меры. Ай-ай-
ай. Стало быть, это не простой балбес. Я присмотрелся к нему
повнимательнее. Бог он, что ли... Больно гнусный вид у него для
бога. Скорее, какой-нибудь захудалый великан, потому что для
порядочного великана ростом он явно не вышел.
Да, и во-вторых, там была девушка. Такой невинный стебелек,
сероглазенький, с жалобным ротиком.
С ними-то Исангард и поздоровался, как выяснилось.
Я вышел вперед и сказал:
- Я Пустынный Кода. Здесь очень сыро, я не привык. А это
Исангард. Он тоже мокрый, как собака. Он устал еще сильнее,
потому что нес меня на руках. Хотя он привык. Он человек.
Потом, кстати, оказалось, что из нас четверых в этой хибаре
только один Исангард и был человеком. То, что бродяга был не
просто бродягой, это я сразу уловил. Но и девица оказалась не
таким уж стебельком.
Выслушав мою речь, она встала с тахты и ласково взяла меня
за подбородок.
- Ух, какие глазищи, - сказала она, обращаясь к своему
приятелю. - Посмотри, Гримнир...
Честно говоря, я оскорбился. На Восточном Берегу такая кроха
умчалась бы от меня куда глаза глядят и потом неделю ходила бы
обвешанная колокольчиками, дабы отогнать мое зловредное
влияние.
- Я Пустынный Кода, - прохрипел я своим самым низким
голосом. - Я насылаю бедствия и ураганы, я источник зла и
коварства...
Девица, улыбаясь, перевела взгляд на Исангарда, и я чуть не
помер от злости, увидев, что и он улыбается с самым дурацким
видом.
- Вы, наверное, хотите чая, - сказала она. -
Располагайтесь, здесь вы дома.
- Чей это дом? - спросил Исангард.
- Мой.
Девушка повернулась к окну и взяла с узенького подоконника
две треснувшие чашки в грязных коричневых разводах. На
подоконнике рядом с ними дремала ядовито-зеленая ящерица.
Девушка сняла корзинку, свисавшую на веревке с потолочной
балки, вытащила оттуда несколько кусков хлеба. Я слушал, как
крутой кипяток льется из чайника в чашки и как потрескивает
битый фарфор под горячей струей, и недоумевал: такая эта
девчушка хорошенькая, а живет в гнусной дыре, где пахнет
кислятиной и перепревшим сеном.
Дождь, как будто надумав что-то новенькое, внезапно
переменил направление и косо забарабанил прямо в окна. Ящерица
недовольно шевельнулась и опять замерла.
Чай мне не понравился. Он имел запах того же сена, к тому
же, на поверхности чашки плавала радужная пленка, совсем как в
болотной луже. Зато он был горячий, и я немного согрелся.
От наших с Исангардом мокрых плащей начал
распространяться запах псины. Я и не обратил внимания на такую
мелочь, но Исангард чувствовал себя паршиво. Ему девчонка эта
понравилась. А мне она совсем не понравилась. Кикимора, что ли.
- Я Имлах, - сказала она, и я насторожился. Мне
показалось, что она прочитала мои мысли. - А это Гримнир,
странствующий воин.
Исангард сообщил им, что он уроженец Южных Окраин, что он
тоже странствующий воин и что странствовать ему ужас как
надоело.
1 2 3 4 5