– Хм, это становится интересным.
– Это начало нашего с вами конца, – утробно объявил Торн, и лицо Кифера сморщилось, будто он собирался горько разрыдаться, – и никакой гений фюрера не в состоянии его отодвинуть.
– У Германии не было другого выхода, – тихо заметил Винкельхок.
Торн махнул рукой и потянулся к бутылке.
– Выход был – не влезать во всю эту авантюру. Гром и молния! Я понял все это еще третьего сентября тридцать девятого, тогда, в этой чертовой Польше – ты помнишь, Дирк? Ты помнишь, что я тебе тогда говорил? Будь я проклят, я не первый день живу на свете!
Германия! Эти берлинские свиньи только и способны, что скормить Германию полчищам свинских большевиков, которые проглотят нас, как добрый айсбанн, даже не потребовав пива, чтобы промочить глотку. Германия! Германия превратилась в государство лавочников и пивоваров!
Майор Кифер спрятал голову в плечи, стараясь не смотреть на разглагольствующего командира. А Торн неожиданно обмяк.
– Будем надеяться, что я уже не увижу всего того дерьма, которое нас ждет… – устало сказал он, поднимая свою рюмку.
Обед прошел в подавленном молчании. Медведь исправно подливал виски, и к концу трапезы Больт ощутил легкое головокружение. Дирк, почувствовавший его состояние, поспешил вытащить приятеля из-за стола и откланяться сразу же, как только Торн достал из нагрудного кармана рубашки измятую пачку американских сигарет. Командир полка проводил их задумчивым взглядом, но возражать против бегства не стал.
Оказавшись на воздухе, Больт нервно рубанул рукой:
– Это уже полное… полное черт знает что! Плести такую ахинею в присутствии собственного адъютанта, который, по определению, должен сотрудничать с гестапо!.. Торн, кажется, допьется до неприятностей.
– Ничего с ним не будет, – ответил Дирк, – вот увидишь.
Войдя в свою палатку, он неторопливо содрал с себя полетный комбинезон, переоделся в шорты и лег на складную парусиновую койку. Думать ни о чем не хотелось, но в голове упорно шевелилась мысль о полной бессмысленности, никчемности всех этих одиннадцати лет, об унизительности собственного малодушия, которому он поддался когда-то… о том, что он признал себя побежденным, даже не выходя на поле боя.
Он застонал и потянулся к карману оставленного на полу комбинезона за портсигаром и зажигалкой.
«Да, – сказал он себе, – я проиграл. Я проиграл хотя бы потому, что посчитал себя слабым, не имея на это ни малейшего права. И даже те, кто отнесся к моему выбору с уважением, даже они в глубине души не согласились со мной. Я мог поступить иначе – и тогда не было бы ни этих одиннадцати лет, ни абсурдного бегства от самого себя, ни страха, пожравшего мою душу. Но смог бы я остаться тем, кем я был раньше?»
Раскурив до трескучести пересохшую сигарету, Дирк лег на спину и прикрыл глаза.
И перед ним тотчас встала бездна – знакомая, манящая своей волшебной бесконечностью, она звала его за собой, увлекая в неведомые закоулки проклятой памяти. Он снова видел малиновое сияние боевых мониторов, он видел себя со стороны, он видел все поле в целом: справа Ро Диксон, слева старик Новарра, посередине, чуть впереди остальных, – он, закованный в сверкающую алым броню своей машины. Триада, где он – глаза и уши, а остальные – руки-клинки. Тогда они поняли все, они помогли ему, хотя и не считали принятое решение единственно возможным. Да, у него был выбор, и сейчас он понимал это куда лучше, чем в то проклятое время.
Из всех видов бегства он выбрал наихудший. Он бежал от самого себя.
* * *
– Ну, идиотизм! – в двадцатый, наверное, раз повторил Больт, закладывая вираж вокруг медленно плывущего над морем самолета своего ведомого. – Где, ну где эта лодка?
Винкельхок не ответил. Они барражировали над заливами уже битых полчаса – по словам немецких моряков, доставлявших в Триполи военные грузы на кое-как вооруженных старых сухогрузах, им регулярно мозолила глаза совершенно непонятного вида (а раз так – значит, британская!) подлодка, нагло болтавшаяся посреди залива. Все попытки итальянской противолодочной службы обнаружить коварную субмарину закончились ничем. Невесть как разговор дошел до Торна, который, недолго думая, отправил лучшую пару полка заниматься совершенно не своим делом.
Разъяренный Больт трещал, как старый голодный попугай, абсолютно не обращая внимания на то, что Дирк и не думал ему отвечать. Действия ведомого были ему непонятны. Первый круг они совершили вполне нормально, и гауптман с облегчением подумал, что через несколько минут Винкельхок решит возвращаться на базу – никакой лодки в заливе не было и в помине, – однако тот вдруг снизился, изменил шаг винта и, убрав газ до опасного минимума, принялся ползать над водой какими-то странными зигзагами. Вниз он не смотрел, вперед тоже.
Он смотрел внутрь себя и испытывал нестерпимое желание закурить.
Где-то здесь, в глубине залива, работал двигатель, которому тут было не место, и это нервировало. Самым странным был тот факт, что Дирк никак не мог определить тип механизма. Он был горячий: сей факт не вписывался ни в какие рамки.
Он не был планетарным «субсистемником» какого-нибудь человеческого корабля, он не походил на применяемые некоторыми молодыми расами ионнные преобразователи, он не выдавал характерную для «высоких» полевых систем струю ледяного огня, которую Дирк способен был распознать с огромных, совсем не планетарных, дистанций.
Под крылом его «Мессершмитта» коптила какая-то непонятная чертовщина, и Дирк точно знал, что здесь и, главное, сейчас ее быть не должно.
Ему мешала вода, он не мог определить глубину нахождения цели, он даже не мог точно разобраться с ее местоположением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124